4. На борту «Шамплена»

Как же холодно и темно было в крошечном домике без электричества, где Дали и Гала сидели вдвоем, тесно прижавшись друг к другу, у горящего очага при свете допотопной газовой лампы. Зато питались они вкусно, ловя днем рыбу, лангустов и прочих морских жителей.

17 января 1931года Гала и Дали разобрали чемоданы, поставили незаконченные полотна на мольберты и приготовились вести жизнь полузатворников в своей «бар-раке» в Порт-Льигате. Они по-прежнему были изгоями в здешнем краю, однако художник и его любовница все теснее сживались с местными рыбаками, ловили с ними рыбу, праздновали окончание работы над очередной картиной.

Полгода они прожили в Порт-Льигате, и художник лихорадочно трудился по двенадцать — пятнадцать часов в сутки. Именно в это время он создает свои уникальные полотна, свои главные произведения. Например, картину «Спящая, лошадь, лев, незримое», посвященную двоемирии), — каждый образ таит в себе нескончаемую череду других, приходящих из других миров. Муже-женская фигура олицетворяет собой Лидию, которая оберегает пару Гала—Дали. Лидия — единственная их защита против враждебной угрожающей Вселенной, которую олицетворяет отец художника. Андре Бретона очень впечатлила эта картина, он увидел в ней совершенное воплощение всемогущества снов, рождающихся благодаря ассоциативным связям. Дали пишет маслом картину «Сновидение» в стиле Де Кирико, на женский силуэт его вдохновила коробочка для иголок в стиле модерн. Закончил он и «След (Путь наслаждения)», картину, изображающую пару возле львиных голов, символизирующих страх и чувство вины в момент любовных объятий.

Перечисленные полотна были представлены среди других двадцати четырех работ маслом и пастелей на выставке, открывшейся в июне месяце в галерее Пьера Коля. Первая персональная выставка у этого парижского галериста принесла Дали успех, его хвалили критики, его картины покупали. «Спящую, лошадь, льва, незримое» и «Сновидение» оставил за собой Шарль де Ноай. Жан Кокто купил «Профанацию гостии», Андре Бретон — «Вильгельма Телля», князь Фосиньи-Люсенж — «След (Путь наслаждения)». Творчеством художника заинтересовались и американцы: госпожа Мирей Крейн присоединила к своей знаменитой коллекции современного искусства «Ощущение становления». Господин Э. Конжа Гудхиа, президент общества Друзей Музея современного искусства в Нью-Йорке увез за Атлантический океан картину «На берегу моря». Но главной картиной на выставке, безусловно, стало полотно «Память неистребима» (знаменитые текучие часы). Этой картиной Дали проиллюстрировал свою теорию «изменчивого» и «застывшего», представив себя безмятежно спящим и видящим сон, в котором все твердое разжижилось, а текучее затвердело. «Застывшее», казалось бы, должны были олицетворять скалы мыса Креус, каждая из них издавна получила название: одна — Верблюд, другая — Орлица, третья Львиный зев, но отплывешь от берега, и они меняют обличье: Верблюд оказывается петухом, Наковальня круглится женской грудью. «Изменчивое» олицетворяли часы, и оно было сродни тому пластичному существованию, которым художник зажил вместе со своей русской возлюбленной. «Гала не ожесточила меня, как могла это сделать жизнь, она, зная мою беззащитность, упрятала мою отшельничью устричную мякоть в крепость-раковину и тем уберегла. Там внутри, под надежным панцирем, и старилась с тех пор моя текучая трепетная мякоть».

Эту картину небольшого размера 24×33, написанную в мгновение ока с помощью куньей кисточки, ювелирной лупы и муштабеля, Дали продал за двести пятьдесят долларов некоему Джулиану Леви. Дали описывает этого молодого нью-йоркского галериста как залетную птицу «из Америки, осенившую меня большими черными крыльями, похожими на крылья ангелов Эль Греко». Птица с черными крыльями стала добрым предзнаменованием — Джулиан Леви, преисполнившись восхищения, пообещал художнику, что позаботится о его известности в Америке.

И все же есть тень, омрачающая существование Дали, — он страдает, оставаясь в глазах жителей Кадакеса persona non grata. Поднимаясь на скалы мыса Креус, откуда открывается чудесный вид на залив, он всегда ищет взглядом крышу дома своего детства. И хотя при мысли об отце Дали не может не испытывать глубинной грусти, в своем выборе он ни на секунду не раскаивается: любовь Галы ему дороже мира в семье. В одну из ночей в полудреме он прижимает к себе возлюбленную и, приоткрыв глаза, вдруг видит посреди «барраки» висящий на ниточке зуб, который он подарил Гале. «Я сразу ощутил покой, равновесие, ощутил, что моя жизнь течет плавно и размеренно. Я могу сказать, что моей жене достаточно было одного взгляда, чтобы моя параноико-критическая активность упорядочилась... Все разрозненные, выпирающие, доминирующие элементы моей жизни обретали архитектурную форму». Постоянное присутствие рядом возлюбленной все явственней наполняло Дали ощущением уравновешенности.

Взаимопроникновение, слияние помогает Дали чувствовать себя с Галой единым существом о двух головах. На всех полотнах художник ставит теперь подпись «Гала-Дали», объясняя это тем, что «дает имя главной правде своего существования, ибо без его двойника Галы Дали больше нет».

Изменение официального статуса — бывшая мадам Элюар превратилась в Галу Дали — не стало событием в жизни влюбленных, незначительная деталь, необходимый этап.

Примерно за год до этого Гала заговорила с Полем Элюаром о разводе. Несмотря на колебания поэта, который любил Галочку не меньше, чем в первый день после свадьбы, он все-таки соглашается предпринять необходимые для развода шаги. Гала готова взять вину на себя, как свидетельствует ее письмо к мужу от 1 октября 1930 года. Она возвращает себе свободу, чтобы жить со своим возлюбленным, оставляет мужу дочь и не требует от него никаких алиментов. (Сесиль в это время учится в пансионе Фонтенбло.) Гала снимает номер в гостинице и ждет к себе комиссара полиции, который должен засвидетельствовать, что жена оставила семейный очаг. В присутствии полицейского она подтверждает свое решение и расписывается в том, что ни за что на свете не вернется домой и не будет жить с мужем. Гала больше никогда не оглянется назад, зато Элюар будет без конца тосковать о прошлом. Гала будет смотреть только в будущее, Элюар — носить траур по их угасшей страсти. Октябрь он проводит в Авиньоне и, оставшись один в номере гостиницы «Режина», берет перо, чтобы поделиться с Галой своим горем: «Мне так одиноко, но я не устаю искать оснований для надежды, не устаю. (...) Присутствие рядом Нуш в момент, когда мы решили разводиться, помешало мне понять, какое мне грозит одиночество. (...) Я слишком долго люблю тебя, Гала, слишком долго прожил с тобой и слишком долго — вполне возможно, ты думаешь иначе — подчинял все твоим желаниям, твоим мечтам, твоей натуре». Элюар тоскует, но Гала остается холодной, как камень. Но кто знает, может, и у нее промелькнет тень сожаления, когда 15 июля 1932 года суд округа Сены признает, что они разведены? Поль Элюар найдет прибежище в поэзии: «Глаза смотревшие назад не смотрят / Выжжен свет ночь обезглавлена / Птицы выросли больше ветра / мечутся не зная куда им деться». В сборник «Сама жизнь», который будет опубликован в том же 1932 году, Элюар поместит большое стихотворение в прозе «Разделенные ночи», передающее двойственность его чувств — неизменную любовь к Гале и нежность, сродни отеческой, к Нуш. Там же он изложит свои «принципы верности»: верность «чаще всего питают не сухие правила, записанные на скрижалях предков, а чары живой жизни — взгляд глаз, отношения, слова, память о молодости, о чистоте, о страсти. Стереть ее невозможно». Пройдет еще два года, прежде чем Элюар решится на брак с Марией Бенц, известной под именем Нуш, которая была моложе его на двенадцать лет. Известно о ней очень мало: родом из Мюлуза, из семьи бродячих акробатов, одно время она работала воздушной гимнасткой на трапеции, потом пыталась играть на сцене. Поэт подобрал ее, когда она вела полуголодное существование, работая статисткой в театре «Гран Гиньоль». У нее не было жилья, она едва не умирала с голода и согласилась пойти с ним. Поль Элюар и Нуш проживут вместе десять лет.

Незадолго до бракосочетания, назначенного на 21 августа 1934 года в мэрии XVII округа (свидетелями Элюара будут Андре Бретон и Рене Шар), Гала в Порт-Льигате получит от бывшего мужа отчаянное письмо: «Мысль о том, что на днях я женюсь, повергает меня в бездны печали. (...) Каждую ночь я вижу тебя во сне, ты снишься мне обнаженная, мы в горах вместе с Кревелем, ты в Сен-Брисе, ну и так далее. (...) Как бы там ни было, но рано или поздно, Галочка, я вернусь и буду жить где-то возле тебя, на том расстоянии, какое ты укажешь».

Любопытно, что Гала вступает в законный брак с Дали несколькими месяцами позже Элюара, который всячески советует ей оформить свой брак. Элюар не раз предостерегает ее: в случае смерти Дали она останется ни с чем, по закону у нее не будет даже права забрать свои личные вещи. Он настаивает, чтобы они заключили гражданский брак или, по крайней мере, Дали дал ей письмо на гербовой бумаге, заверенное нотариусом, что часть его имущества в случае его смерти отходит Гале. Гала и Дали оформили гражданский брак в 1934 году в испанском консульстве в Париже. Церемония была как нельзя более скромной. Много лет спустя, в 1958 году, супруги вновь поклянутся в вечной любви и верности, но уже перед лицом Господа. Дали долго дожидался этого дня, жалуясь, что у него начинается зубная боль при одной только мысли, что они с Галой не могут обвенчаться. Один епископ, наведавшись как-то в Порт-Льигат, сказал Дали, что коптская церковь может их обвенчать. Дали уже собрался обратиться в коптскую церковь, но 18 ноября 1952 года Поль Элюар умер, и ничто не мешало Дали взять в жены по католическому обряду его вдову. Обвенчанная 21 февраля 1917 года с Полем Элюаром в церкви Сен-Дени-де-ла-Шапель XVIII округа, Гала вновь венчается в церкви. Религиозная церемония, сочетавшая ее с Сальвадором Дали, произошла в Эрмитаж-де-ла-Вьерж-Озанж и произвела на художника «глубочайшее впечатление: обстановка, орган, блеск, торжественность и прочее». Надев обручальное кольцо, исполненный восторга и счастья Дали воскликнет: «Теперь мы стали архангелами».

Детей у них не будет. Дали не хотел «передавать Дали». Гала незадолго до их гражданского брака вновь тяжело болела и перенесла операцию, которая не оставила ей никакой надежды на рождение детей. В августе 1931 года у нее вновь начались проблемы с легкими. Дали, опасаясь возвращения туберкулеза, повез ее подышать другим воздухом. Пожив в Португалии, в гостинице «Вернэ-ле-Бэн» в обществе своего жениха, общего друга Рене Кревеля и Поля Элюара, Гала, похоже, избавилась от болезни. Она вернулась с Дали и Кревелем в Порт-Льигат в хорошей физической форме, и они прожили там до конца лета. Богатое воображение и фантазии Дали и Кревеля не давали Гале соскучиться. Она принимала участие в их сюрреалистических играх, позировала, помогала и одному, и другому в осуществлении творческих идей, занималась разбивкой сада вокруг дома, украшая его обломками римских колонн, которые они находили в окрестностях. Развлечения не мешали Рене Кревелю работать, он писал эссе «Дали, или Антиобскурантизм», где проводил сравнение между «комплексом Вильгельма Телля» и фрейдистским «эдиповым комплексом». Однако очень скоро силы вновь оставляют Галу. Муж с женой уезжают в Барселону на обследования, но обследования не дают никакого положительного результата. Зато в Париже доктор Жакмэр ставит диагноз — фиброма легких и опухоль в матке. Гале предстоит мучительная операция — удаление матки и яичников. Желание Дали осуществилось — наследников у него не будет.

Ни Дали, ни Гала и не собирались отягощать себя детьми, тем более сам Дали по-прежнему остается ребенком, о котором по-матерински заботится Гала. Их двое, они дорожат своим единомыслием и взаимной преданностью. Каждой своей книгой, каждой картиной Дали превозносит Галу. В предисловии к «Дневнику гения» он определяет себя следующим образом: «уникальный гений, которому выпала уникальная удача слиться с гением Галы, единственной мифической женщины нашего времени». Точно так же Гала относится к Дали, в ее глазах он необыкновенен и уникален, она посвящает ему себя целиком, поддерживает во всех крайностях, маниях, экстравагантностях. В 1934 году они заключают гражданский брак, и в этом же году Дали порывает с сюрреалистами. Гала присутствует при решительном объяснении, сидя на канапе в квартире Андре Бретона на улице Фонтэн, наблюдает за происходящим пронзительным взглядом черных глаз, не произносит ни слова, но вместе с тем ощутимо участвует в разговоре.

С первой своей встречи с Дали Гала всячески способствовала тому, чтобы он стал ведущей фигурой в движении сюрреалистов, год за годом она поддерживала своим влиянием вечно бунтующего возлюбленного. И он будет ей всегда благодарен за ее «фанатичную преданность». Поставив себе целью добиться мировой известности, Дали и Гала пользовались сюрреализмом как первой ступенькой к будущему успеху, внутренне готовясь отмежеваться от него, когда представится возможность. Возможность представилась, и не одна. Художник-каталонец не только спорил и противостоял Бретону и Арагону, он их всячески провоцировал. Индивидуалист, фрондер, выдумщик, Дали находился в постоянной оппозиции по отношению к тем идеям и установкам, которые выдвигал Папа сюрреализма Андре Бретон, а его верные соратники единодушно разделяли. Дали же был убежден, что он самый сюрреалистичный из сюрреалистов, единственный, кто доподлинно воплощает в своем творчестве сюрреалистическую доктрину, и поэтому позволял себе высмеивать и даже презирать остальных ее адептов. «Моя параноидальная магия постоянно смущала сюрреалистов, будучи подлинным воплощением того, о чем они только мечтали». Дали утверждал, что фильм «Андалузский пес», эссе «Зримая женщина» и все его живописные полотна — совершенные образцы сюрреализма, поэтому признание сюрреалистов ему не нужно. Стоящий во главе движения Андре Бретон в силу жесткости характера не мог обойтись без контроля и цензуры, но и то и другое было совершенно чуждо внутренне раскованному Сальвадору Дали. И хотя Дали гордился своей принадлежностью к сюрреалистическому братству, его разочарование было велико. Гала предупреждала его о подводных камнях. «Мне понадобилось провести не одну неделю среди сюрреалистов, чтобы понять: Гала была права. Мои скатологические мотивы еще в какой-то мере терпели. Зато на другие мои темы были наложены табу. (...) Кровь мне дозволили. К крови я мог примешивать небольшое количество какашек. Но одни какашки мне были запрещены. Мне разрешили изображать половые органы, зато запретили фантазии на анальные темы. Любое изображение ануса мне ставилось в вину!» Гала, стремясь хоть как-то смягчить последствия выбросов неукротимого Дали, вынуждена была обращаться за помощью к Элюару, и тот, неизменно верный и преданный, не жалел времени на то, чтобы сглаживать углы, защищать необузданного, примирять непримиримых.

Однако разрыв между Бретоном и Дали был предрешен, они были противоположны по самой своей сути и не могли понять друг друга. Бретон, серьезный до угрюмости, властный до авторитарности, тяготел к жестким установкам и менял их только под воздействием окружения. Дали, от природы чудаковатый, склонный к странным, необычным поступкам, заигрывал с безумием. Крайний индивидуалист, он чувствовал себя абсолютно свободным от любых установок и называл себя «безудержным карьеристом». К тому же с первой встречи с Бретоном он задумал сам возглавить группу и впоследствии написал: «Я сразу задумал царствовать, но мое влияние должно было быть оккультным, оппортунистическим и парадоксальным. (...) Руководствовался я следующей аксиомой: «Если хочешь добиться триумфа, уничтожь всех, кто подобен тебе»». Да, разрыв между Бретоном и Дали был неизбежен, все разделяло двух этих людей, даже их понимание сюрреализма. Дали всегда на пограничье и действует всему наперекор. Его соратники (предполагаемые) записываются в коммунистическую партию (в 30-е годы она — «молодость и будущее мира») и определяют для себя, с кем им быть — с Троцким или со Сталиным, Дали объявляет, что он вне политики. В противовес коммунистам — Бретону, Арагону, Элюару, Пере, Кревелю, Пикассо и Тцара — Дали считает политику раковой опухолью, которая разъедает поэзию, он за извечное противостояние, как Витрак, Арто и Супо. В то время как большинство сюрреалистов готовы поставить сюрреализм на службу идеям революции, Дали продолжает свою деятельность бузотера. После журнала «Сюрреалистическая революция», который перестал выходить, просуществовав около года, Андре Бретон основывает новый журнал «Сюрреализм на службе революции», который начинает выходить 1 июля 1930 года. В первом номере широко представлен мир Дали: фотографии из фильма «Золотой век», репродукция «Человека-невидимки», эссе «Прогнивший осел», посвященное мадам Элюар. Художник присутствует на собраниях и публичных лекциях, которые организует Бретон, участвует в теоретическом осмыслении сюрреализма, но вместе с тем бесконечно раздражает членов группы, дискредитируя своим клоунским поведением их акции — о, столь серьезные и политически направленные! Сюрреалисты спорят и осмысляют коммунизм, Дали посещает миллиардеров, знать, аристократов и тех, кто находится на виду: Коко Шанель, Жана Кокто, чего ему не может простить Арагон. Арагон организует целую кампанию против Дали, обвиняя его в том, что своим творчеством, своей известностью и личными усилиями он не служит и не собирается служить интересам пролетариата.

«Сюрреалистические предметы», которые Дали начинает изготовлять в Порт-Льигате летом 1932 года, становятся новым источником разногласий между художником и остальными членами группы. Сюрреалисты под влиянием Пикассо увлечены африканскими примитивами, каталонец же оформляет в декадентском стиле модерн объекты современной цивилизации, стремясь «воплотить самоё иррациональность». Тогда же он обращает внимание на парижские входы в метро, построенные в 1900 году, — их разрушают, с тем чтобы модернизировать. Дали добивается, чтобы один такой вход был куплен Музеем Парижа. Тогда же он создает «Портрет виконтессы Мари-Лор де Ноай» в стиле «размазня», что было особенно неожиданно для женщины, которую никак нельзя было назвать «размазней». Альбер Скира предложил Дали сотрудничать в его «Минотавре», авангардистском журнале, во главе которого стоял критик Терьяд. Дали публикует там эссе «О пугающей и питающей красоте архитектуры стиля модерн», которое оживило интерес к искусству начала века не только в Париже, но даже в Нью-Йорке. Зато «сюрреалистические предметы», созданные Дали, с одной стороны, привлекли к сюрреализму внимание широкой публики, с другой — способствовали его измельчанию.

Но что такое несогласие во взглядах на цивилизованное и примитивное искусство по сравнению с другими, куда более существенными разногласиями? Они и привели в конечном счете к последней ссоре в 1933 году, после которой Андре Бретон предложит проголосовать за исключение Дали из группы сюрреалистов.

Это было время, когда нацизм распространялся все шире и шире, когда мир все ближе подходил ко Второй мировой войне, и Дали вдруг заинтересовался не только Лениным, но и Гитлером, а сюрреалистам его интерес показался восхищением. В 1933 году художник работает над картиной «Загадка Вильгельма Телля», которую он связывает с пребыванием Ленина в Швейцарии. Коммунистический лидер изображен в согнутой позе, без штанов, левая нога голая и обута в сандалию, правая в носке с подвязкой. Одна его ягодица вытянута и превращена в батон, лежащий на деревянной распорке — костыле, символизируя, согласно автору, октябрьскую революцию 1917 года. Андре Бретон счел, что подобным изображением Ленина Дали компрометирует всех сюрреалистов в глазах марксистов. Дали, которому было глубоко наплевать на то, что думают все марксисты на свете, возражал, что не видит никаких сюрреалистических резонов, почему Ленин не может являться ему в снах и галлюцинациях.

Недолгое время спустя Дали усугубит расхождение, написав картину «Загадка Гитлера», которую назовет пророчеством о смерти фюрера и будет утверждать, что, создавая ее, был далек от каких бы то ни было политических мотивов. Бретон не верит в это. Он в шоке, и объяснения автора ничуть не умеряют его ярости. Да и возможно ли объяснить Андре Бретону, что чудовище, ставшее канцлером рейха после «ночи длинных ножей» 30 июня 1934 года, возбуждает в Дали сексуальное влечение сутулой спиной и маленьким круглым задом, запрятанным в широкие галифе? Возможно ли объяснить при помощи разума, что Гитлер не дает Дали спать ночами, являясь ему в образе женщины (поэтому он и изобразит его в виде кормилицы, которая вяжет, сидя в луже, и назовет картину «Отлучение от питающего стула»)? Гитлер интересует Дали еще и как мазохист, который способен развязать мировую войну из одного только удовольствия проиграть ее. Бретон отметает все эти аргументы, хотя они вполне сюрреалистичны, и пишет Дали в январе 1934 года: «Я мог бы упрекнуть себя за то, что не сумел распознать особой, присущей только тебе, формы юмора и понять, что ты снова хочешь удивить людей, которым совсем не до удивления. Но я хочу, чтобы ты знал — аргументы твои носят деморализующий характер, и думаю, не ошибусь, если скажу, что они ослабляют наше движение». Опровергая обвинения Бретона, Дали утверждает, что он не сторонник Гитлера, но не собирается объяснять гитлеризм согласно коммунистической схеме.

На пятом Салоне независимых, который распахнет двери 2 февраля 1934 года, Андре Бретон, Бенжамен Пере, Ив Танги, Ги Розей, Марсель Жан и Жорж Юнье увидят «Загадку Вильгельма Телля». В ярости они примутся тыкать тростями в полотно, но, повешенное слишком высоко, оно останется вне их досягаемости. Не в силах расправиться с картиной, они составят декларацию против ее автора, обвинив его в антиреволюционной деятельности и прославлении гитлеровского фашизма. На этом основании Дали будет исключен из группы сюрреалистов как элемент, с которым необходимо бороться всеми средствами. Подписать декларацию было предложено Жану Арпу, Рене Шару, Морису Анри, Жильберу Леви, Этьену Леро, Марселю Жану, Рене Менилю, Жюлю Монро, Анри Пастуро, Мэну Рэю, Ги Розею и Чангу. Отсутствующим в этот момент в Париже Полю Элюару, Рене Кревелю, Джакометти и Тцара сообщила о происходящем Гала. Как обычно при возникающих кризисах, Поль Элюар не может не принять во внимание просьб Галочки. Он убеждает Кревеля и Тцара подписать вместе с ним письмо Бретону, выражая сожаление по поводу слишком жесткого обращения с Дали. Голосовать против его исключения Кревель и Элюар не будут.

В понедельник 5 февраля 1934 года в доме № 42 по улице Фонтен состоялась претенциозная и гротесковая церемония: под председательством Андре Бретона начался «процесс Дали». Глава группы собрал всех ее членов, чтобы объявить коллективный бойкот смутьяну. Гала и Дали входят в мастерскую и застают всех в сборе — в клубах сигаретного дыма на стульях, на канапе, на полу сидит множество людей. Кроме Поля Элюара и Рене Кревеля, здесь собрались все. Жорж Юнье пишет о появлении пары в мастерской: «В широком верблюжьем пальто, болтавшемся на плечах, Дали картинно встал на пороге. В ботинках с развязанными шнурками, хромая и спотыкаясь, сделал несколько шагов. Гала встала перед ним, обводя нас взглядом затравленной крысы, — жена, она не могла понять, как можно обижать ее гениального мужа; менеджер, была возмущена, как можно портить карьеру ее подопечного. Завсегдатай всех сборищ, член административного совета, она не сомневалась, что имеет право сесть на диван, где и без того сидело много народу. Села без церемоний. Буря. Из-за поднятого воротника пальто появилось лицо Дали, агрессивное и вместе с тем растерянное».

Верблюжье пальто, развязанные шнурки, во рту градусник — Дали вознамерился превратить собрание в сюрреалистическое шоу, выставив главного распорядителя в глазах его верных на посмешище. Обвиняемый, жалуясь на боль в горле, то и дело отвлекается, глядя на ртуть, которая ползет вверх. Пока «генеральный прокурор» (так называет его Дали) зачитывает список главных обвинителей, художник с ужасом заявляет, что температура поднялась еще выше. На глазах Бретона, который нервно посасывает трубку, Дали снимает пальто, ботинки, пиджак, свитер. Не вынимая градусника изо рта, невнятно, брызгая слюной, он начинает заранее заготовленную речь: «Сновидение остается главным проводником сюрреализма, мании — его главной и самой красноречивой поэтической музой. Я писал Гитлера и Ленина, увидев их во сне. Анаморфическая ягодица Ленина не оскорбление, но свидетельство моей глубочайшей верности сюрреализму. Я — подлинный сюрреалист, поскольку никакая цензура и никакая логика не способны меня остановить. Ни мораль, ни страх, ни землетрясение не могут подчинить меня своим законам. Сюрреалист сам для себя закон. Он может нарушить все табу или создаст список новых табу, которые будет соблюдать. Пусть останется личным делом Бретона заявление, будто царство сюрреализма — всего-навсего небольшой загончик, где содержатся мелкие мошенники с квитками от полиции нравов или коммунистической партии. Но если, Андре Бретон, я увижу сегодня ночью во сне, что занимаюсь с тобой любовью, не сомневайся, я изображу нас с тобой, не жалея красочных деталей, в самых интересных позах». — «Не советую, мой друг», — очень сухо отозвался Бретон. Дали упал на колени. «Поймите же меня!» — просил он собравшихся, тут же встал и снял с себя еще один свитер. Все, кроме Бретона, хохотали без удержу. Бретон, хоть и ценил шутки каталонца, на этот раз сохранил серьезность, более того, поставил вопрос о собственном смещении.

5 февраля 1934 года, на следующий день после демонстрации против Лиги крайне правых, Дали был исключен из группы в качестве фашиствующего элемента — его признали виновным в антиреволюционных действиях и прославлении гитлеризма.

Элюар был огорчен не меньше Галы. Гала расценила отлучение своего возлюбленного как зависть и непонимание, Элюара она упрекала в том, что он слишком слабо защищал Дали. Из Ниццы, где он отдыхал, Элюар написал ей трогательное письмо: «В истории с Дали я старался действовать как можно более изворотливо. Я защищал Дали и буду защищать его и в дальнейшем, отражая неизбежные последствия его упрямства. Я прекрасно знаю, что он не фашист, но, видишь ли, и я не в восторге от некоторых идей, которые Дали провозглашает сегодня и, уверен, забудет завтра». Элюар по-прежнему любит Галу и больше всего на свете боится вызвать ее недовольство. Свое письмо он заканчивает: «В один прекрасный день, моя девочка, станет совершенно очевидным, что вся моя жизнь — и сверх того, все, что я думал, говорил, делал, — зависела от тебя, ты отвечаешь в ней за все, в самом деле, отвечаешь. (...) Ужасно целую тебя всю. Твой навеки».

Когда Дали вменили в вину восхищение гитлеризмом, он возразил следующее: трудно восхищаться диктатором, который после завоевания Европы безусловно расправился бы и с ним, с Дали, сочтя его дегенератом. Как может быть Дали заодно с нацистами, если изобразил их лидера в женском обличье? Впрочем, он не может назвать себя ни гитлеровцем, ни сталинцем, ни ленинцем, а исключительно далийцем.

Бретон так и остался врагом Дали, хотя никогда не отказывался признать, что художник сумел блестяще воплотить дух сюрреализма, и в своем эссе «Что такое сюрреализм?» подчеркнул: своим параноико-критическим методом Дали оснастил движение важным инструментом. Пятнадцать лет спустя Бретон напишет, что тот Дали, которым он восхищался, «исчез в 1935-м, уступив место светскому портретисту, вдобавок художник связался с католической религией и своим художественным идеалом сделал искусство Ренессанса, за что теперь получает поздравления и хвалы от Папы Римского».

Сальвадор Дали останется уверен до конца жизни, что его отлучили от движения сюрреализма потому, что он был сюрреалистичнее других сюрреалистов. В час, когда в его жизни переворачивается страница, он вновь приникает к своей музе — Гале-Градиве с «непорочной интуицией», к «той, которая двигает его вперед», и понятно, что у него были для этого основания. Несмотря на исключение, Дали до 1938 года продолжает участвовать в выставках сюрреалистов по той простой причине, что остается их вдохновителем и отчасти организатором.

17 января 1937 года Дали представляет свое искусство на Интернациональной выставке сюрреализма в Галерее изящных искусств, дом 140 по улице Фобур Сен-Оноре в Париже. Выставку организовали Андре Бретон и Поль Элюар, собрав триста картин, скульптур и рисунков, представляющих вершины сюрреалистического искусства. Марсель Дюшан был назначен главным организатором и арбитром, Мэн Рэй взял на себя ответственность за освещение, Макс Эрнст и Сальвадор Дали присутствовали в качестве специальных консультантов. Подпись Дали стоит и под «Кратким словарем сюрреализма», который подписан именами Бретона и Элюара, он был переиздан по случаю выставки Галереей изящных искусств и использован в качестве предисловия к каталогу. Выставляет Дали «Дождевое такси», один из самых необычных экспонатов выставки. На помосте установлен автомобиль с двумя манекенами: шофер с головой акулы и на заднем сиденье растрепанная блондинка среди латука и цикория, который поедают живые улитки. Благодаря сложной системе труб внутри такси идет сильный ливень. Время от времени гремит гром и мелькают молнии. «Дождевое такси» до такой степени впечатлило Магритта, что он написал картину, названную «Воспоминание о Сальвадоре Дали», изобразив улиток, путешествующих по одалиске. Весь Париж устремился на вернисаж, при входе каждому вручали электрический фонарик. По выставке разгуливали манекенщицы в костюмах, изготовленных сюрреалистами. Выделялась из всех одетая Дали, в шляпе в виде попугая и платье, увешанном чайными ложечками. Мятежному каталонцу парижане были обязаны и гвоздем вечера — выступлением танцовщицы Элен Ванель: Дали придумал для нее и костюм, и хореографию, она была одета колдуньей и держала в руке поводок кокер-спаниеля. Появлялась она из бассейна при свете электрических фонариков, зажженных зрителями.

Жорж Юнье, который обеспечивал все технические коммуникации, так описывал выставку: «В длинном коридоре публику встречали человек пятнадцать манекенщиц, преображенные художниками-сюрреалистами, они провожали посетителей в основной зал с потолком, сделанным Марселем Дюшаном из тысячи двухсот мешков с углем (на самом деле мешки были набиты газетной бумагой, и Бретон беспокоился, как бы не случилось пожара). Пол, покрытый влажными осенними листьями, к центру немного поднимался, а в центре пламенел очаг. Четыре кровати со стегаными атласными покрывалами и простынями с фестонами стояли среди камышей и водяных луж. Из угла пахло кофе, и этот уличный запах придавал еще больше странности и без того экзотической обстановке. (...) Картины развесили на вертящихся дверях, которые не вертелись».

Гала и Дали неуклонно следовали своим путем, не теряя из виду главной цели — завоевать мир. Руководствуясь честолюбивыми замыслами, они сделали ставку на Америку, страну, которую художник вообразил себе «девственной землей свободы без тени драматизма». Дали проведет в Америке годы войны и останется благодарен стране, которая его приютила, помогла разбогатеть и прославиться, но вместе с тем, работая над полотном «Поэзия Америки — космические атлеты» (1943), он не забудет о расизме по отношению к чернокожим и намекнет на экономическую мощь Америки, изобразив бутылку кока-колы, подвешенную между двумя персонажами, на двадцать лет опередившими эстетические поиски поп-арта, одним из которых был Энди Уорхол.

Благодаря своим американским друзьям Дали и Гала получили возможность побывать за океаном и познакомиться с искусством и образом мыслей художников Нового Света. В 1931 году, встретив Дали у Пьера Коля, галерист Джулиан Леви обсудил с художником возможности показа его картин в Америке. Примерно тогда же Дали и Гала познакомились на обеде у виконта де Ноайя с Альфредом Барром, хранителем из Музея современного искусства в Нью-Йорке. Тонкий знаток и ценитель современного искусства, Барр сказал, что мог бы помочь Дали добиться в Америке большого успеха при одном условии — он должен появиться там лично. И в том же 1931 году Рене Кревель представил Дали и Гале вдову-американку Карес Кросби. Очень богатая женщина, владелица издательства «Блек Сан пресс», где, кстати, издавались произведения Джеймса Джойса, Карес Кросби внимательно следила за самыми современными тенденциями в искусстве, поэтому сюрреализм заинтересовал ее в высшей степени. В своем временном пристанище на улице Де-Лилль она осуществила весьма оригинальную идею и устроила памятный сюрреалистический завтрак. Там все было белым — хозяйка в белом костюме, на столе — белое куриное мясо, рис, крем из сельдерея и молоко.

Гала и Дали очень скоро получают доступ в узкий круг близких друзей Карес Кросби и становятся завсегдатаями «Солнечной мельницы», небольшого особняка в лесу Эрменонвиль, который одно время принадлежал Жан-Жаку Руссо, а потом Анри де Ларошфуко, герцогу Дудовилю. Интеллектуалы и светские львы вместе плещутся в тамошнем бассейне, который наполняет водой небольшая речка. Знакомство с обольстительной жительницей Нью-Йорка, а еще больше знакомство с произведением Коула Портера «Ночи и дни», которое тот прочитал кружку друзей, собравшемуся в гостиной, укрепляет намерение Дали и Галы отправиться в Соединенные Штаты.

Политические события осени 1934-го ускорили их отъезд. Всеобщая забастовка парализовала Испанию, в Барселоне проходят массовые демонстрации, каталонская столица борется за независимость. Даже лекция Дали под названием «Сюрреалисты и загадка феномена прикроватной тумбочки», которую он должен был прочитать в Каталонской библиотеке 5 октября 1934 года, не состоялась.

Националистическое движение под предводительством республиканца Компаньи потерпело фиаско, лидер был отправлен в тюрьму. Политическая борьба завершилась, однако враждебные друг другу группировки продолжали бои на улицах Барселоны, и ходить по ним стало опасно. 6 октября, в день, когда была провозглашена независимость Каталонии, Галу и Дали ранним утром разбудил рыбак из Порт-Льигата и посоветовал уезжать как можно скорее. Им хватило двух часов, чтобы получить пропуска, за полдня они уложили вещи, упаковали полотна, сложили чемоданы, потом нашли такси и договорились с таксистом, чтобы тот довез их до французской границы. До границы они добрались без затруднений и покинули Каталонию на много лет.

Гала и Дали охотно покинули бы и Европу, но у них не было денег, чтобы купить билеты на пароход и пересечь Атлантический океан. И нужно-то было всего-навсего пятьсот долларов. Дали попросил их в долг у своего соотечественника Пикассо, тот одолжил деньги, более того, руководствуясь своеобразным кодексом чести, никогда не потребовал их вернуть обратно. Теперь Гала могла заняться подготовкой к путешествию. Дали напряжен и взволнован более, чем когда-либо в своей жизни. В поезде, который везет их в порт, он вдруг понимает, что ему придется оказаться посреди океана. Карес Кросби сопровождает их и впоследствии так опишет их путешествие: «В купе третьего класса у самого локомотива Дали сидит и смотрит поверх груды своих картин, напряженный, как охотник в засаде. Благодаря сложной системе веревочек он привязал все свои картины либо к одежде, либо к пальцам. Бледный от беспокойства, он громко заявляет: «Я сел возле локомотива, чтобы как можно быстрее добраться». Он отказывается идти завтракать, опасаясь, как бы в его отсутствие не пропало несколько «текучих часов»».

7 ноября 1934 года в Гавре они садятся на борт парохода «Шамплен» часа за три до того, как сирена подаст знак к отплытию. Охваченный лихорадочным волнением, Дали требует для себя и жены спасательные жилеты на тот случай, если они отважатся выйти на палубу. Панический страх не покидает его на протяжении всего путешествия. При каждом скрипе Дали вскакивает и настораживается, ему кажется, что экипаж ведет себя крайне легкомысленно, тогда как «спасение пассажиров зависит от серьезности экипажа». Большую часть времени он сидит в углу каюты, пьет литрами шампанское, пытаясь расслабиться, держится за спасательный жилет и батон в два с половиной метра длины, который согласился испечь ему кок. Он держится за свой батон так, словно это волшебная палочка или пуповина.

14 ноября «Шамплен» бросает якорь в бухте возле Нью-Йорка. Дали очарован небоскребами (они напоминают ему «члены, эррегирующие в вагину неба»). Сирена его пугает до смерти. Гала и Карес Кросби изображают из себя фигуры на носу корабля, тогда как Дали прячется в каюте, привязывает себя к своим картинам и снова берет в руки батон. Проходит несколько минут, и его окружают журналисты, их направила к нему Карес Кросби. Он показывает им одно из своих полотен с поистине сюрреалистической горячностью, потом дает время приятельнице-американке растолковать и перевести свои слова. И вновь вступает в разговор, сообщая, что его любимая картина «Портрет Галы с бараньими отбивными на плечах». На вопрос: «С какой стати отбивные у нее на плечах?» — Дали ответил: «А с той, что отбивные мне столь же по вкусу, как и жена! Почему не изобразить их вместе?» Журналистам пришлось довольствоваться экстравагантным объяснением, которое безусловно достигло цели: на следующий день картина была воспроизведена во всех газетах, что обещало немалый успех выставке, которая должна была открыться в декабре месяце в галерее Джулиана Леви в доме № 6 по Мэдисон-авеню.

Выставка и в самом деле пользовалась большим успехом: ее расхвалили в прессе, и в первые три дня после вернисажа Джулиан Леви уже продал большую часть полотен. На вернисаже художник прочел что-то вроде сюрреалистического мини-манифеста: «Меня приводят в ужас шутки. Сюрреализм вовсе не шутка. Сюрреализм — это странно действующий яд. Сюрреализм — самый сильный и опасный яд, воздействующий на воображение, который только был изобретен искусством. Противостоять сюрреализму невозможно, он заразен! Остерегайтесь! Я привез сюрреализм! Уже многие жители Нью-Йорка приникли к животворящему и чудесному источнику сюрреализма». На протяжении своего пребывания в Нью-Йорке Дали прочитал пять лекций, одну из них в Нью-Йоркском музее современного искусства по случаю пятилетия его существования. Свое выступление он назвал «Сюрреалистические картины, параноидальные видения» и признался, что смысл его собственных картин частенько от него ускользает.

Точно так же ускользнул от него масштаб скандала, разразившегося в Америке вокруг Галы. Дали и Гала, собираясь 18 февраля 1935 года отплыть на борту парохода «Иль-де-Франс» обратно в Европу, решили отпраздновать свой заокеанский успех, устроив в «Красном петухе», ночном клубе на 56-й авеню, бал-маскарад, посвященный сюрреалистическим сновидениям. Приглашенных они попросили одеться персонажами из своих снов.

Дали сам нарисовал клише для пригласительных билетов на «Бал галлюцинаций», изобразив обнаженную женщину с ногами в виде улиток в ландо в виде человеческой головы. Бал должен был начаться в десять часов вечера. Швейцар в венке из роз, сидя в кресле-качалке, встречал гостей при входе. Позади него мерцал огромный кусок льда, весом в пятьдесят килограммов, загораживая вход. Над парадной лестницей висела ванна, наполненная до краев и грозившая опрокинуться. В бальной зале громоздилась ободранная коровья туша в фате новобрачной. Внутри нее стоял граммофон, и оттуда неслись французские песенки. Официанты были в картонных тиарах и очках в черепаховой оправе. Бармены в белых пиджаках и волосяных галстуках, блондинистых или брюнетистых. Гости поддержали игру, представ в костюмах один необычнее другого: одна дама украсила голову короной из зеленых помидоров, другая засунула голову в птичью клетку, третья надела скромное серое платье-передничек, не прикрывавшее спину и все остальное. Не отставали отдам и мужчины, один из них появился в окровавленной ночной рубашке с тумбочкой на голове. Сальвадора Дали можно было узнать по множеству ленточек в волосах и фраку без пластрона — на обнаженной груди мерцали соски. Обозрев сборище призраков, Дали поздравил себя с тем, что сумел устроить «вечер, который заставит побледнеть от зависти его приятелей-сюрреалистов, они только и могут, что сидеть вокруг мраморных столиков в кафе на площади Бланш и мастурбировать во имя Лотреамона».

Скандал на «Балу галлюцинаций» спровоцировал костюм Галы, ее фотографии обошли весь мир, и реклама Дали за океаном была сделана. Одеяние Галы Дали задумал как символическое, назвав его «Изысканный труп» в память об излюбленной литературной игре сюрреалистов. За день до праздника, обойдя магазины с приколами, супруги купили там все необходимое. Художник одел жену в красную целлофановую юбку и зеленый бюстгальтер. А на голову? «На голову Гала прицепила куклу, искусно имитирующую детский трупик, изглоданный муравьями; череп муляжа сжимали клешни фосфоресцирующего рака». Две красные перчатки крыльями свешивались вдоль ее лица. Журналисты увидели в наряде Галы намек на похищение и убийство ребенка Линдбергов, сына авиатора, который впервые пересек Атлантический океан. Америка была шокирована: трагедия еще не изгладилась из памяти — убийца, некий Хаутман, был осужден всего несколько недель назад. Дали выступил в защиту жены, он опроверг предположение журналистов, постаравшись объяснить, что костюм Галы не имеет никакого отношения к совершенному преступлению, речь идет всего-навсего о воплощении фрейдистского комплекса, и заклеймил охотников за сенсациями. Защита Дали не возымела действия. Предположение американских журналистов на следующий день появилось и в европейской прессе. А Гала надолго осталась в глазах американцев бессердечной женщиной, ведьмой, способной воспользоваться трупом несчастного ребенка только для того, чтобы заставить говорить о себе. Враги-сюрреалисты упрекнут супружескую чету за то, что они спровоцировали скандальную шумиху. Против этих упреков Дали нечего будет возразить.

Вам понравился сайт? Хотите сказать спасибо? Поставьте прямую активную гиперссылку в виде <a href="http://www.dali-genius.ru/">«Сальвадор Дали: XX век глазами гения»</a>.