Май

Порт-Льигат, 9-е

Проснувшись, целую Галу в ухо, чтобы кончиком языка ощутить едва заметную выпуклость родинки на мочке. И в тот же миг чувствую, как слюна во рту обретает некий привкус Пикассо. Дело в том, что у Пикассо, самого живого человека из всех, кого я знаю, на мочке левого уха есть родимое пятнышко. По цвету ближе к оливковому, чем к золотистому, очень маленькое и расположенное на том же самом месте, что и у моей жены Галы. Так что его можно рассматривать как точную копию. И нередко, думая о Пикассо, я ласкаю эту крохотную родинку на левой мочке Галы. А случается это довольно часто, потому что о Пикассо я думаю чаще, чем о своем отце. Оба они в той или иной степени сыграли в моей жизни роль Вильгельма Телля. Ибо как раз против их власти я с самого раннего отрочества взбунтовался решительно и без колебаний.

Эта родинка — единственная живая частица тела Галы, которую я могу полностью обхватить кончиками двух пальцев. И она совершенно иррационально убеждает меня в фениксологическом бессмертии Галы. А Галу я люблю больше, чем отца, больше, чем Пикассо, и даже больше, чем деньги!

Испания всегда считала делом чести являть миру самые высокие и самые чрезмерные контрасты. В XX веке эти контрасты воплотились в двух людях — в Пабло Пикассо и вашем покорном слуге. Все самое важное, что может выпасть на долю современного художника, сводится к двум пунктам:

1. Быть испанцем.

2. Называться Гала Сальвадор Дали.

И это произошло со мной. Как указывает мое имя Сальвадор, то есть Спаситель, мне предназначено спасти современную живопись от вялости и хаоса. Фамилия моя Дали, что на каталанском языке означает «желание», и у меня есть Гала. Конечно, Пикассо тоже испанец, но от Галы у него всего лишь легкий биологический намек на мочке левого уха, а зовется он всего-навсего Пабло, как Пабло Казальс¹ и несколько пап², то есть такое имя может носить кто угодно.

16-е

Периодически, хотя это становится уже однообразным, я встречаю в светском обществе дам чрезвычайно элегантных, то есть весьма умеренной красоты, с прямо-таки чудовищно развитой копчиковой костью. Уже много лет эти дамы, как правило, сгорают от желания познакомиться со мной. И между мною и дамой обычно происходит следующий разговор:

Копчиковая дама

Естественно, я знаю вашу фамилию.

Я, Дали

Я тоже.

Копчиковая дама

Вы, наверно, заметили, что я не сводила с вас глаз. Я нахожу, что вы обаятельны.

Я, Дали

Я тоже.

Копчиковая дама

Вы мне льстите! Вы ведь даже не обратили на меня внимания.

Я, Дали

Мадам, я говорю о себе.

Копчиковая дама

Я все время думаю, что вы делаете, чтобы усы у вас стояли так вертикально.

Я, Дали

Финики!

Копчиковая дама

Что?

Я, Дали

Финики. Да, да, финики. Это такие плоды, которые растут на пальмах. На десерт я прошу подать мне финики, съедаю их и, прежде чем омыть пальцы в чашке, легонько провожу ими по усам. Этого оказывается вполне достаточно, чтобы усы стояли торчком.

Копчиковая дама

!!!!!!

Я, Дали

Есть тут еще одно преимущество: сахар, который содержится в финиках, приманивает всех мух.

Копчиковая дама

Какой ужас!

Я, Дали

А я обожаю мух. Счастливым я себя чувствую только на солнцепеке, весь облепленный мухами.

Копчиковая дама

(вполне уже убежденная неподдельной искренностью моего тона в том, что все сказанное мною святая правда)

Но как же может нравиться, что ты весь облеплен мухами. Они такие грязные!

Я, Дали

К грязным мухам я и сам испытываю отвращение. Обожаю я только чистейших мух.

Копчиковая дама

Интересно, а как вам удается отличить чистых мух от грязных?

Я, Дали

Это я вижу моментально. Я не переношу грязных городских и даже деревенских мух с раздувшимися брюшками цвета желтого майонеза и такими черными крыльями, словно они обмакнули их в самую мрачную некрофильскую тушь. Я люблю мух чистеньких, супержизнерадостных, облаченных Баленсьягой³ в серые альпаговые костюмчики, переливающихся, как сухая радуга, прозрачных, как слюда, с гранатовыми глазами и брюшками благородного цвета неаполитанской желтой, то есть таких, как те чудесные мушки из оливковой рощи в Порт-Льигате, где живут только Гала и Дали. Это феи Средиземноморья. Они дарили вдохновение философам Эллады, которые всю жизнь проводили на солнце, облепленные мухами... Судя по вашему мечтательному виду, я начинаю верить, что и вы уже поддались мушиному очарованию. Чтобы покончить с этой темой, признаюсь вам еще, что в тот день, когда, пребывая в состоянии глубокой задумчивости, я вдруг почувствую, что облепившие меня мухи вызывают у меня неприятные ощущения, я пойму: это значит, что мои мысли утратили мощь и энергию того параноидального потока, который и определяет мою гениальность. Но зато если я не ощущаю мух, это вернейший признак, что я всецело владею духовной ситуацией.

Копчиковая дама

Вы знаете, очень похоже, что в том, что вы говорите, есть смысл! Скажите, а это правда, что ваши усы — это антенны, которыми вы воспринимаете приходящие вам идеи?

После этого вопроса божественный Дали воспаряет и превосходит самого себя. Он начинает вышивать узоры по своим излюбленным темам, плетет вермееровские кружева, до того тонкие, такие лицемерные, обвораживающие и сладострастно-завлекающие, что копчиковой даме не остается ничего другого, кроме как превратиться в кубинский хвостик. А это означает, как вы уже сами понимаете, вступить в чистейшей воды рогодарящий конкубинат, то есть посредством моего кибернетического процесса одарить рогами своего самца, сиречь конкубина этой конкубинки.

11-е

Рассказывая о своей встрече с Фрейдом, я уже упоминал, что его череп смахивал на бургундскую улитку^*. Вывод очевиден: если хочешь насладиться его мыслью, ее нужно извлечь иголкой. Тогда обретаешь ее всю целиком. Ну а если она оборвется, можете ставить крест, до цели вам не добраться. И сейчас, вспоминая о смерти Фрейда, я кстати добавлю, что бургундская улитка, ежели извлечь ее из раковины, — это такая штука, которая головокружительно похожа на картину Эль Греко⁴. Дело в том, что и Греко, и бургундская улитка сами по себе полностью лишены вкуса. С точки зрения гастрономической они ничуть не вкусней карандашной резинки.

Все любители улиток сейчас возмущенно возопят. Так что мне придется прибегнуть к объяснениям. Да, и улитка, и Эль Греко лишены какого бы то ни было собственного вкуса, но зато они обладают (и предлагают воспользоваться нам) редкостным, просто-таки чудесным достоинством «трансцендентной вкусовой мимикрии», заключающейся в том, что они вбирают в себя и соединяют в себе (благодаря их собственной безвкусности) все оттенки вкуса, которые им придают добавленные пряности и приправы. Они становятся идеальными носителями приданной им гаммы вкусовых нюансов. Так что любой привкус, который придают бургундской улитке или Эль Греко в процессе приготовления, способен обрести совершенно отчетливое и симфоническое звучание григорианского хорала.

Если бы улитка обладала собственным вкусом, ужель человеческое нёбо сумело бы так пифагорейски познать, что значит для средиземноморской цивилизации этот бледный, лунный, изнемогающий в экстатической эйфории полумесяц, сиречь зубок чеснока? Того самого чеснока, который до слез трогательно озаряет небосвод пресной улитки без единого облачка какого-либо вкусового оттенка.

Вот и пресный Эль Греко сам по себе содержательно безвкусен точно так же, как бургундская улитка без приправ. Но, в точности как улитка, Эль Греко обладает достоинствами агента-носителя, уникальным даром оргиастически воспринимать и передавать все оттенки вкуса. Когда Эль Греко уезжал из Италии, он был еще более золотистым, еще более чувственным, еще более телесным, чем любой венецианский «рисователь картин», но вот он прибывает в Толедо и неожиданно напитывается всеми оттенками, субстанциями и квинтэссенциями аскетического и мистического испанского духа. Он становится испанцем большим, чем все остальные испанцы, потому что, мазохистский и пресный, как улитка, он идеально приспособлен для того, чтобы стать тем вместилищем, той пассивной плотью, что способна воспринять на себя стигматы сефардских рыцарей, распятых на кресте благородства. В этом исток его черных и серых тонов с единственным неподдельным вкусом католической веры и воинственного душевного металла, этого суперзубка чеснока в форме убывающего месяца цвета агонизирующего лоркианского серебра. Того самого, что озаряет его виды на город Толедо и петрушечно-зеленоватые складки и изгибы его «Вознесения» с одной из самых удлиненных фигур, написанных Греко, так поразительно схожей изгибами и очертаниями с бургундской улиткой, если только вы внимательно присмотритесь к ее изгибам, когда будете извлекать ее иголкой из раковины! И теперь вам достаточно будет лишь вообразить себе, что сила гравитации, которая притягивает ее к земле, и есть та сила, которая, если перевернуть картину, вынуждает ее падать на небо!

Таково представленное одним зримым образом в моей пока еще не защищенной диссертации доказательство того, что Фрейд был «великим мистиком наоборот». Ибо если бы его тяжелый, сдобренный всеми вязкими приправами материализма мозг, вместо того чтобы угнетенно повиснуть под воздействием сил притяжения самых глубинных клоак, таящихся в земных недрах, напротив, устремился к головокружительно иным небесным безднам, то, повторяю, мозг этот уподобился бы не улитке, от которой несет аммиачным смрадом смерти, а прославленному «Вознесению», написанному кистью Эль Греко, о каковом я говорил несколькими строчками выше.

Мозг Фрейда, один из самых изысканных и значительных мозгов нашей эпохи, по сути, есть улитка земной смерти. В этом прежде всего и состоит сущность вечной трагедии еврейского гения, неизменно лишенного того первоэлемента, каким является Красота, то есть непременного условия полного познания Бога, который просто не может не быть возвышенно прекрасен.

Очень похоже, что, сам о том не догадываясь, я изобразил земную смерть Фрейда в карандашном портрете, который я нарисовал с него за год до его кончины. Главной-то моей задачей было сделать чисто морфологический рисунок гения психоанализа, а ничуть не пытаться представить этакий расхожий портрет психолога. Закончив портрет, я попросил Стефана Цвейга, который был посредником в моих отношениях с Фрейдом, показать ему результат моих трудов, после чего я с тревогой стал ждать его мнения. Во время нашей встречи я был безмерно польщен восклицанием Фрейда:

— Мне никогда еще не доводилось видеть столь совершенный тип испанца! Какой фанатик!

Он сказал это Цвейгу, а перед этим долго прощупывал меня чудовищно пронзительным взглядом. Однако отзыва Фрейда мне пришлось ждать больше четырех месяцев, и узнал я его, только когда я и Гала снова встретились со Стефаном Цвейгом и его женой на каком-то обеде в Нью-Йорке. Я был в таком нетерпении, что, даже не дождавшись кофе, спросил у Цвейга, какова была реакция Фрейда, когда он увидел мой портрет.

— Он ему очень понравился, — ответил Цвейг.

Я не отставал от него, так как мне хотелось узнать, высказал ли Фрейд какие-нибудь конкретные замечания или комментарии, которые были бы для меня бесконечно драгоценны, однако Цвейг, как мне тогда показалось, то ли уклонялся от этой темы, то ли мысли его были заняты чем-то другим. Он сказал, что Фрейд высоко оценил «тонкость рисунка», и тут же стал развивать свою навязчивую идею: он хотел, чтобы мы приехали к нему в Бразилию. Это будет, говорил он, замечательное путешествие, которое плодотворно изменит всю нашу жизнь. Этот план, а также еще одна навязчивая идея, родившаяся в нем из-за преследования евреев в Германии, стали лейтмотивом его безостановочного монолога во время обеда. Создавалось ощущение, будто единственной возможностью выжить для меня был отъезд в Бразилию. Я всячески сопротивлялся, тропики вызывали у меня отвращение. Художник может жить, доказывал я, только среди серых оливковых рощ или благородных красноватых сиенских холмов. Мой ужас перед экзотикой чуть не до слез огорчил Цвейга. Тогда он начал мне рассказывать, какие большие бабочки в Бразилии, а я только зубами скрежетал: бабочки всегда и всюду слишком большие. Огорчение Цвейга перешло прямо-таки в отчаяние. Ему казалось, что я и Гала по-настоящему счастливы сможем быть только в Бразилии.

Цвейги распрощались с нами, записав подробнейший свой адрес. Он просто не желал поверить в мое несгибаемое упрямство. Впечатление было, будто для четы Цвейг наш приезд в Бразилию был вопросом жизни и смерти!

А через два месяца пришло известие о совместном самоубийстве Цвейгов в Бразилии. Решение покончить с собой пришло к ним в момент наивысшего прозрения, о чем они оба и написали.

Слишком большие бабочки?

И только прочитав последние страницы посмертно изданной книги Стефана Цвейга «Завтрашний мир»⁵, я наконец-то узнал всю правду про свой рисунок: Фрейд так никогда и не видел нарисованный мною портрет. Цвейг из самых милосердных побуждений обманул меня. По его словам, мой портрет так потрясающе предвосхищал близящуюся смерть Фрейда, что он не осмелился показать его, не желая бессмысленно волновать великого человека, поскольку знал, что тот болен раком в неизлечимой стадии.

Я без малейших колебаний ставлю Фрейда в ряд героев. Он лишил еврейский народ самого великого и самого главного из его героев — Моисея. Фрейд неопровержимо доказал, что Моисей был египтянином, и в прологе книги о Моисее⁶ — самой лучшей и самой трагической из его книг — предуведомляет читателей, что установление этого факта было для него самой амбициозной и самой тяжкой, а равно и разрушительно-горькой задачей.

Конец большим бабочкам!

Примечания

*. В своей «Тайной жизни» Дали уже затрагивал эту щекотливую тему. Его недоброжелатели давно твердят, будто он никогда не встречался с Фрейдом. Однако Флер Каулз в книге «Дали, жизнь великого эксцентрика», приведя подлинное письмо Фрейда, сумела доказать, что художник и врач самым неопровержимым образом встречались в Лондоне в начале лета 1938 г.

1. Казальс (Касальс) Пабло (1876—1973) — испанский виолончелист, композитор, один из крупнейших музыкантов-исполнителей XX века.

2. ...всего-навсего Пабло... и несколько пап... — Испанское имя Пабло соответствует русскому Павел. Всего было шесть пап, носивших имя Павел.

3. Баленсьяга Кристобаль (1895—1972) — знаменитый испанский модельер, переехавший в 1937 году в Париж, создатель фасонов «платье-туника» (1955) и «платье-мешок» (1957).

4. Эль Греко (Теотокопулос) Доменико (1541—1614) — испанский живописец, по происхождению грек; творчество его сближается с маньеризмом и предвещает живопись барокко. Фигурам на его полотнах присуща одухотворенная мистическая экзальтированность.

5. Дали, как это часто с ним случается, ошибся, книга воспоминаний С. Цвейга называется «Вчерашний мир».

6. ...и в прологе книги о Моисее... — Имеется в виду книга Фрейда «Моисей и монотеизм», вышедшая в Лондоне в 1939 году.

Вам понравился сайт? Хотите сказать спасибо? Поставьте прямую активную гиперссылку в виде <a href="http://www.dali-genius.ru/">«Сальвадор Дали: XX век глазами гения»</a>.