Знакомство с философией троцкизма

Следует отметить, что со стороны сюрреалистов признание троцкизма политической философией, наиболее близкой к их собственному видению, было поступком для своего времени весьма прогрессивным. Троцкий был исключен из Партии в ноябре 1927 г., вскоре выслан в Алма-Ату, а затем и вовсе изгнан из Советского Союза в феврале 1929 г. Именно зимой 1928—1929 гг. началась массовая депортация крестьян по приказу Сталина, а уже в мае—июне 1929 г. состоялся первый из серии «московских процессов» — шахтинский, истинное значение которого сумели оценить тогда очень немногие интеллектуалы даже в самом СССР. Позднее Бретон в «Беседах» подчеркнет, что когда он в 1925 г. читал книгу Троцкого о Ленине — а именно знакомство с ней, как помним, и сделало возможным сближение сюрреалистов с французскими коммунистами, — то к «обращению» его во многом подтолкнул сам стиль повествования Троцкого: «Меня увлекла тогда прежде всего глубокая прочувствованность того, что он писал. От его умения передать одновременно человеческую сторону, саму личность Ленина, которого он чрезвычайно близко знал, и ее сверхчеловеческое измерение (поставленная и осуществленная им задача) исходило нечто невероятно притягательное. Это же притяжение придавало потом ни с чем не сравнимую привлекательность его собственным идеям»¹. Однако троцкистское движение во Франции, зародившееся приблизительно в то же время, что и внутрипартийная оппозиция в самом СССР (исключение Суварина), и набиравшее силу по мере скитаний изгнанного Троцкого по миру, со своей стороны, отметим, вовсе не искало альянса с сюрреалистами. Пьер Навиль знакомится с Троцким в Москве в октябре 1927 г., незадолго до его исключения из партии, а вскоре, в 1928 г., сам покидает ряды ФКП. Став затем одним из руководителей французской троцкистской ячейки, он сохраняет демонстративную дистанцию по отношению к сюрреалистам, которые отвечают ему тем же (ср., например, замечания Бретона во «Втором манифесте»). Конечно, в это время (1929—1930) Бретон и его единомышленники Кревель или Жорж Садуль еще не потеряли веры в СССР (ср. 12-й номер «Сюрреалистической революции», декабрь 1929), и Бретон с осуждением цитирует неосторожные слова Троцкого о Маяковском: «Маяковский пришел в революцию самым коротким путем — вместе с бунтующей богемой»². Однако он уже прочел опубликованные в «Кларте» проницательные заметки Троцкого о так называемой «пролетарской культуре», которые приводит во «Втором манифесте» (декабрь 1929). Выдворение Троцкого из Франции в апреле 1934 г. — он не прожил в стране и года — становится поводом для гневной прокламации сюрреалистов «Весь мир без визы», направленной как против французского правительства, так и против ФКП. Сюрреалисты внимательно прислушиваются к знаменитому определению Троцким сути социализма: «Социализм станет гигантским прыжком из царства принуждения в царство свободы — еще и потому, что современный человек, исполненный противоречий и не знающий гармонии, уступит место новой, более счастливой расе людей». С окончательным крушением надежд на диалог с Компартией (памфлет «Когда сюрреалисты были правы», выпущенный в августе 1935 г. после июньского «Международного конгресса в защиту культуры») для Бретона открывается возможность личного и политического сближения с Троцким. Поездка в Мексику в 1938 г. и совместная с Троцким работа над манифестом «За революционное независимое искусство»³ обеспечивают взаимопроникновение сюрреалистической мысли и мысли собственно политической через понятие перманентной революции, а также благодаря тому, что троцкисты не склонны видеть в сторонниках психоанализа непременных идеалистов. Здесь, конечно, следует говорить скорее о некотором сопряжении идей, поскольку восприятие Троцким поэзии и искусства в целом совершенно расходилось с идеалами его новых друзей — Диего Риверы и особенно Бретона. Это сопряжение идей, наделенных общей внутренней динамикой: по словам Троцкого, «революция дает художнику знание, которое преображает его чувства и скрыто присутствует во всем его творчестве. Невидимой осью, пишет Троцкий [а невидимой является и земная ось], должна стать сама Революция»⁴. Работа художника есть перманентное вращение (революция, если следовать за латинским корнем) вокруг этой оси, и оно так же постоянно, как ход пролетарской Революции.

Манифест 1938 г. точно определяет отношения сюрреализма — как художественной деятельности — и политики. Для того чтобы прийти к преобразованию мира, которое провозглашает своей целью марксизм, нужно, по мнению Бретона и Троцкого, вернуться к словам самого Маркса: «Писатель никоим образом не рассматривает свои труды как средство». Поэтому в дальнейшем «необходимо гарантировать соблюдение тех особых законов, которым подчинено художественное творчество [...] Если для развития материальных производительных сил революция должна установить социалистический строй централизованного типа, то в области интеллектуального созидания она обязана с самого начала провозгласить и обеспечить существование анархистского режима личной свободы. Никакой власти, никаких ограничений, ни малейшей тени принуждения!»⁵.

Но вместе с тем, провозглашают авторы манифеста, «мы слишком высокого мнения о роли искусства, чтобы отказывать ему во влиянии на судьбы общества. Для нас высшей задачей сегодняшнего искусства должно стать сознательное и активное участие в подготовке революции»⁶. «Потребность в освобождении духа должна лишь следовать своим естественным путем для того, чтобы в итоге раствориться, закаляясь и обретая новые силы, в первоочередной необходимости — потребности в освобождении человека». Это утверждение опирается на положения психоанализа, способные объединить идеал Я и Оно: «Механизм сублимации [...] призван восстановить нарушенное равновесие между целостным Я и вытесненными элементами. Такое восстановление идет на пользу идеалу Я, противопоставляющему невыносимой реальности энергию внутреннего мира, Оно, энергию, общую для всех людей и неустанно умножающуюся в своем становлении». Таким образом, «коммунистическая революция больше не опасается искусства»⁷.

Напротив, с точки зрения революции, случайность философского, социологического, научного или художественного открытия совпадает с «более или менее стихийным проявлением необходимости» (с. 36). Художник может послужить освободительной борьбе, «проникшись на субъективном уровне ее значением для всего общества и каждого индивида [...] пропуская через всего себя ее высший смысл, ее драму и [...] стремясь к свободному воплощению своего внутреннего мира в искусстве» (с. 40). Заглядывая в будущее, художник выражает чувство исторической необходимости, которое проявляется в жизни данного конкретного общества.

Как внести подобную философскую (социологическую, научную) мысль в собственно художественную практику, авторы манифеста подробно не говорят. Однако важно уже то, что они формулируют и провозглашают общее направление поисков: «максимум свободы в искусстве». Откуда и понятный вывод: «Независимость искусства — на службу революции; революция — ради окончательного освобождения искусства».

Примечания

1. Breton A. Entretiens, p. 119. Ср. также: Bonnet M. Trotsky et Breton, postface à: Trotsky L. Lénine. P., PUF, 1970.

2. Breton A. «La Barque de l'amour...». 1930 // Breton A. Point du jour.

3. Позднее включен в сборник Бретона «Ключ к полям»; он был подписан Бретоном и мексиканским художником Диего Риверой вместо Троцкого по предложенным им тактическим соображениям.

4. Schuster J. L'Axe invisible // Archives 57—68. P., Losfeld, 1969.

5. Breton A. La Clé des champs, p. 39.

6. Ibid., p. 40.

7. Ibid., p. 38.

Вам понравился сайт? Хотите сказать спасибо? Поставьте прямую активную гиперссылку в виде <a href="http://www.dali-genius.ru/">«Сальвадор Дали: XX век глазами гения»</a>.