Вальтер Зернер. Последнее расшатывание

Манифест

1.

Вокруг огненного шара вертится круглый ком грязи, на котором продаются шелковые дамские чулки и оцениваются картины Гогена. Воистину донельзя прискорбный факт, в котором, правда, имеются и некоторые различия: шелковые дамские чулки — это еще можно понять, Гогена понять невозможно. (Это все равно, что видеть в Бернгейме модного биолога.) Тысячи недоумков-авантюристов, мастеров откровеннейшего оболванивания, которые поставляют воздетым вверх указательным пальцам буржуа свои газетные колонки (о, эта пастозная тягомотина!), чтобы открыть шлюзы денежным потокам, устроили такое опустошение, что еще и сегодня иные дамы ощущают на себе чулочный дефицит. (Задумаемся на минутку о психозе плохо подобранной оптики: первичный клинический симптом — недооценка шелковых дамских чулок, вторичный — проблемы с пищеварением.)

2.

Что мог почувствовать первый носитель разума, оказавшийся на нашем шарике? Можно предположить, что он удивился своему присутствию на нем и не знал, что делать с собой и с этой грязной колымагой под своими ногами. Но со временем к разуму попривыкли, стали воспринимать его как нечто несущественное и даже не заметили, как он превратился в авантюриста (в самом низу — темноволосый поляк, на самом верху — к примеру, председатель сената), а из столь несправедливо любимой всеми природы сделал кулисы для поистине очень впечатляющего спектакля. Этот без сомнения не особенно героический выход из все еще недостаточно оцененной дилеммы хотя и утратил, с тех пор как стало ясно, куда он ведет, всякую привлекательность (до чего же инфантильны весы для взвешивания людей!), но именно поэтому оказался весьма подходящим для проведения определенных процедур.

3.

Даже машинисту паровоза по крайней мере раз в год приходит в голову мысль, что его отношения с локомотивом не столь уж и неотложны и что о своей супруге он знает не больше того, что узнал в ту теплую ночь в парке. (Скажи я «в парке Ла Виллетт» или «на лужайке Терезии», его отношения с локомотивом и супругой стали бы совершенно иллюзорными. Тема на заметку диссертантам: «О топографической анатомии, психической смене климата и тому подобном».) Напротив, в отеле Ронсеруа или на Пикадилли с человеком уже случается такая чертовская штука, что он никак не может понять, почему именно в эту минуту он пялится на свои руки и что-то насвистывает, почесывается и глотает собственную слюну. Этот на первый взгляд такой безобидный пример таит в себе огромную опасность: а вдруг въедливое чувство скуки натолкнет на мысль о ее причине! Такие вот приятные моменты и порождают отчаянных людей (ах, какие же это миляги!), которые в обличье пророка, художника, анархиста, государственного деятеля и т.д., одним словом, авантюриста и творят всякие бесчинства.

4.

Наполеон — а ведь он и впрямь был прилежным малым — совершенно безответственно утверждал, что единственное призвание человека — возделывать пашню. Но почему? Разве плуг упал с неба? Однако homo все же кое-что получил от небес, слышу я воображаемый голос дамы, страдающей от неудовлетворенной любви. Ну, во всяком случае, не пашню; в конце концов, овощи и фрукты были уже тогда. (Пожалуйста, почитайте немецких биогенетиков, и вы узнаете, что я не прав. Но до чего же скучно они пишут! Поэтому прав все же я.) В конечном счете и Наполеон, который вообще-то с удовольствием выдавал весьма свежие безрассудные мысли, был все же изрядный олух. Жаль. Очень жаль.

5.

Собственно, все на свете авантюрно, мои дорогие. Каждый представляет собой (в большей или меньшей степени) весьма непостоянное, легкомысленное создание, dieu merci¹. (Попутно замечу: мои симпатии тому прилежному, кто докажет мне, что в конечном счете хоть что-нибудь не разбрызгивается произвольно в виде нормы!) В противном случае это вызвало бы эпидемию смертей. Диагноз: свирепствующая скука; или: паническая резиньяция; или: трансцендентальный рессентимент и т.д. (Список можно продолжить, возвысив его до уровня всех бездарных состояний!) Любое привычное состояние заселенной поверхности земли есть закономерный результат ставшей невыносимой скуки. Скука: самое безобидное словцо! Каждый вправе подыскать подходящую вокабулу для выражения своей неполноценности! (Отличный сюжет для захватывающей игры в фантики!!)

6.

Хорошо известно, что собака — не гамак; менее известно, что без этой хрупкой гипотезы у мазил-художников выпали бы из рук их кисти; и вообще неизвестно, что лучше всего годятся междометия: мировоззрения — это набор слов... Черт возьми, здесь процедуру надо бы немного расширить. (Маленькая картинка: легкая кранеотомия.) Итак, все стилисты даже не ослы. Ибо стиль — это всего лишь жест смущения до крайности неорганизованной структуры. А поскольку смущение (после непродолжительного обдумывания) оборачивается совершеннейшим раскаянием в содеянном, то становится заметно, что стилисты из боязни, что их сочтут за ослов, ведут себя значительно хуже последних. (Ослы, кстати, имеют два весьма выдающихся свойства: они упрямы и ленивы.) Различие между Паулем Оскаром Хёкером, Достоевским, Рода Родой и Веде-киндом заключается поэтому исключительно в том, как они держатся внутри упомянутого выше жеста смущения. Когда кто-нибудь внушает мне безупречными трохеями, густой образностью (сгодятся любые образы!) или, так сказать, в натуралистической манере, что ему было плохо, но как только он поведал о своем состоянии бумаге, ему сразу же стало лучше, или что он чувствовал себя неплохо (внимание, внимание!), но ему тут же поплохело, как только он перестал понимать написанное (труляля!), то в моих глазах это всегда одна и та же, недостойная даже осла, попытка избавиться от смущения с помощью художественной стилизации (о боги, боги!). Что за мерзкое слово! Это значит — делать из жизни, неправдоподобной до кончиков пальцев, нечто правдоподобное! Нахлобучивать на этот хаос из грязи и загадок спасительный небесный свод! Изображать человеческое дерьмо так, чтобы от него исходил аромат! Нет уж, увольте!.. Есть ли на свете нечто более идиотское, чем (тьфу!) гениально стилизующий мозг, который за этим занятием кокетничает сам с собой? (Попутно замечу: десять сантимов смельчаку, который докажет мне, что стилизация обходится без кокетства!) О, это сверхбодрое смущение, заканчивающееся поклоном самому себе! Именно поэтому (ради этого стилизованного изгиба позвоночника) в поте лица создаются философии и пишутся романы, малюются картины, варганятся скульптуры, со скрипом вымучиваются симфонии, изобретаются религии. Какое потрясающее честолюбие, тем более что все эти тщеславные глупости (особенно в германских краях) в корне неудачны. Все это — сплошное безобразие!

Обложка нового издания манифеста Вальтера Зернера «Последнее расшатывание. Руководство для авантюристов». Рис. Кристиана Шада, 1921

7.

Самый красивый известный мне пейзаж — кафе Баратт рядом с парижским рынком. По двум причинам. Там я познакомился с Жерменой, которая среди прочего прошипела: «C'est possible que je serais bonne, si je savais pourquoi»². Не без язвительности признаюсь: я побледнел от радости. И потом, в этом славном заведении Жан Картопаитес, который снисходил до беседы только с господами без стоячих воротничков, резко оборвал общение со мной, так как я неосторожно упомянул имя Пикассо.

8.

Ах, до чего милы эти белые фарфоровые тарелки. Ибо... Итак: ибо в ту пору хотелось то, чего вроде бы нельзя было высказать, чего, следовательно, не могло быть, передать посредством живописи (ура! Как будто только вице-королеву можно бы аккуратненько изобразить на портрете, если бы не знать, что она не кресло. Смотри: гамак!). Где оказались бы эти пачкуны, перестань они малевать маслом фотографии, можно было уже давно догадаться. (Зарубите себе на носу: больше девушек, пожалуйста, больше девушек!) А импрессионисты! Ну, и к чему приходишь, когда после усиленного хлопанья глазами замечаешь, что и вон тот пожиратель картошки усмотрел на картине тоже всего лишь корову, но при этом сумел внушить себе, что это его корова, совершенно особенная корова, короче, корова, избавляющая от смущения? (труля-ля!) А экспрессионисты! Ха-ха! К чему приходишь, когда видишь, что творит прилагательное, которому так и не удается оказывать ориентирующее действие, и, стало быть, нечто еще не нарисованное уже не состоялось? А кубисты, а футуристы! Гопля! Чемпионы этих почти ультрафиолетовых мазков кистью раструбили на весь свет, что они (тьфу!) спустят liberatio с высоких качелей стиля на землю (раскачивание на трапеции! Раскачивание на трапеции! То есть: «Уж мы-то раскачаем это смущение!»), а в итоге не закачался даже шиньон на голове, скорее самые упрямые ослы тяжело затопали по холстам. (И т.д. и т.п.) Безобразие! Форменное безобразие!

9.

В принципе то, что сказано в пункте 8, говорилось для недорослей: прописные истины, букварь для малолеток! На всякий случай возьмите себе на заметку, мои маленькие:

а. Скульптура: весьма неудобная в обращении игрушка, требующая метафизического воздевания очей к небу.

б. Музыка: пантопон или заменитель сексуальности. (Уже давно годится только для дошколят.)

в. Лирика: паренек попал в затруднительное положение. Рецепт: спроси его, о какой девушке он мечтает, и ты сможешь сказать ему, с кем он не переспал. (Само собой, люди постоянно оказываются в затруднительном положении; но в положении паренька все же находиться необязательно.)

г. Роман и тому подобное: господа разговаривают так, будто их поджаривают на вертеле, а с недавних пор и вообще молчат. Еще одно усилие — и дело в шляпе: беллетристика! (На вертеле мы оказываемся довольно часто. Но том, вышедший в издательстве С. Фишера, потребует слишком много времени, чтобы установить воздушную линию Сиракузы — бутерброд — центральное отопление.) In summa³, мои малыши: искусство было детской болезнью.

10.

В голове ни одной мысли. В лучшем случае мысль делает вид, будто она есть. (Сплошная болтовня о том, о сем!) Каждое слово — стыд и срам, это уж как пить дать. Целые фразы широкими, как на цирковых качелях, взмахами, перебрасываются через цепные мосты (или: ущелья, растения, кровати). Выгодное предложение: вообразите себе перед сном с возможно большей ясностью психическое состояние самоубийцы, который намерен, наконец, с помощью пули впаять себе в голову чувство собственного достоинства. Но это удастся лишь в том случае, если перед тем опозориться. Сильно опозориться. Ужасно опозориться. Безмерно опозориться. Так жутко опозориться, что позором покроется все вокруг. И каждый — в метафорическом смысле — шлепнется задним местом наземь. И чихнет.

11.

Лучше всего годятся междометия. (Ах, до чего же милы эти белые фарфоровые тарелки!)... Надо образумить этих амфибий и земноводных, выбив из них рассудочность! Выжечь ее каленым железом! Надо разорвать в клочья и сбросить вниз эту чудовищную, выше натуральной величины малеванную, как на почтовых открытках, голубизну, которую мрачные авантюристы обманом и ложью возвели на хе-хе — хо-хо — ха-ха — ху-ху — (как, как?) художественную высоту! Надо осторожно, но решительно обмакнуть свою голову в голову соседа, как в тухлое яйцо (так, так). Надо все совершенно неописуемое, невыразимое прорычать так громко в самое ухо, чтобы ни одна собака больше не жила по разуму, а стала еще глупее, чем была! Чтобы все вокруг потеряло рассудок, но снова обрело голову! Нужно все эти блинчики, библейские изречения, девичьи груди, проценты, носовые платочки, подвязки для чулок, рюмки водки, сиденья для клозетов, жилетки, всех этих гогенов и клопов, весь этот вздор, о котором они думают, который делают, в котором валяются, причем в одно и то же время, так резко сунуть им под нос, чтобы им, наконец, стало хорошо на душе, а то ведь до сих пор было ни то, ни сё. Нужно. Обязательно нужно. Трамтарарам!

12.

Дамские чулки неоценимы. Вице-королева — это кресло. Мировоззрения — набор слов. Собака — это гамак. L'art est mort. Vive Dada !⁴

Примечания

1. Слава богу (франц.).

2. Возможно, я была бы доброй, если бы знала — зачем (франц.).

3. В целом (лат.).

4. Искусство умерло. Да здравствует Дада! (франц.).

Вам понравился сайт? Хотите сказать спасибо? Поставьте прямую активную гиперссылку в виде <a href="http://www.dali-genius.ru/">«Сальвадор Дали: XX век глазами гения»</a>.