Ханс Арп. Дадаландия

Испытывая отвращение к мясорубке мировой войны 1914 года, мы предавались в Цюрихе прекрасным искусствам. Пока где-то далеко грохотали пушки, мы изо всех сил пели, рисовали, клеили, сочиняли стихи. Мы искали элементарное искусство, которое бы излечивало людей от безумия времени и воссоздавало новый порядок — равновесие между небом и адом. Мы чувствовали, что поднимаются бандиты, которые в своем упоении властью даже искусство заставят оглуплять людей.

Софи Тойбер и я в 1915 году рисовали, вязали на спицах, клеили картины, которые, вероятно, были первыми произведениями «конкретного искусства». Эти работы — самостоятельные, независимые «реальности». В них нет рационального смысла; они возникали не из воспринимаемой органами чувств действительности. Мы отбрасывали все, что могло быть подражанием или описанием, чтобы дать свободно действовать тому, что было в нас элементарного и спонтанного. Поскольку распределение поверхностей, их соотношение и краски на этих работах не производили впечатления надуманности, я счел, что эти произведения скомпонованы «по законам случайности», случая, который для меня является всего лишь частью необъяснимого разума, непостижимого порядка, управляющего природой. — В это же самое время русские и голландские художники создавали вещи, на первый взгляд родственные нашим, но возникавшие с совершенно иной целью. Они служили прославлению современной жизни, выступали на стороне машины и техники.

Ханс Арп. Рис. Марселя Янко

В своей каморке на улице дер Оберен Цойне в Цюрихе Марсель Янко предавался одно время натуралистической живописи. Я прощаю ему этот тайный порок, ибо благодаря этому мы обязаны ему точным воспроизведением «Кабаре Вольтер». В пестром, переполненном помещении можно было увидеть на сцене несколько удивительных фантазеров, которых изображали Тцара, Янко, Балль, Хюльзенбек, Эмми Хеннингс и ваш покорный слуга. Мы производили адский шум. Публика вокруг орет, хохочет и всплескивает руками. Мы отвечаем на это влюбленными вздохами, громким рыганием, стихами, криками «му-му» и «мяу-мяу» средневековых брюитистов. Тцара подрагивает задницей, словно восточная танцовщица, исполняющая танец живота, Янко играет на невидимой скрипке и кланяется до земли. Эмми Хеннингс с лицом мадонны пытается сделать шпагат. Хюльзенбек беспрерывно бьет в турецкий барабан, в то время как Балль, бледный, как настоящий призрак, аккомпанирует ему на фортепьяно. — Нам присвоили почетное звание нигилистов. Заправилы оглупления обзывают так всех, кто не идет по их пути. — Великими матадорами дадаистского движения были Балль и Тцара. Балль, по моему мнению, один из величайших немецких писателей. Он был высокого роста, немного тощий и с лицом Pater Dolorosus¹. Тцара сочинил тогда свои vingt-cinq poèmes², относящиеся к лучшим образцам французской поэзии. Позже к нам присоединился д-р Зернер, авантюрная фигура, автор детективных романов, светский танцор, специалист по кожным болезням и джентльмен-взломщик в одном лице.

Поешь ли ты все еще с громким смехом дьявольскую песенку о мельнице в Хирца-Пирца, встряхивая при этом своими цыганскими локонами, мой дорогой Янко? Я храню в памяти маски, которые ты делал для наших дадаистских манифестаций. Они вызывали страх и чаще всего были измазаны кроваво-красной краской. Ты изготавливал из бумаги, конского волоса, проволоки и ткани свои тоскующие утробные плоды, лесбийские сардины и экстатические мыши.

В 1917 году Янко работал над абстрактными вещами, особенно над гипсовыми рельефами. Их значение не понято до конца еще и сегодня. Янко страстно боролся за наше искусство.

Тцара, Зернер и я написали в Café de la Terrasse в Цюрихе стихотворный цикл «Гипербола о крокодильском парикмахере и трости». Такого рода поэзию сюрреалисты позже окрестили «автоматическим письмом». Автоматическая поэзия выскакивает непосредственно из кишок или других органов поэта, в которых накопились пригодные для этого резервы. Ему не мешают ни форейтор из Лонжюмо, ни гекзаметр, ни грамматика с эстетикой, ни Будда, ни шестая заповедь. Поэт каркает, проклинает, вздыхает, заикается, напевает на тирольский лад, с переливами, то, что ему нравится. Его стихи подобны природе: они смеются, рифмуются и воняют точно так же, как и природа. Пустяки, все то, что люди называют пустяшным, для него такая же драгоценность, как и возвышенная риторика; ибо в природе каждая частица столь же прекрасна и важна, как и звезда, и только люди воображают, будто им дано определять, что красиво, а что уродливо.

С Эггелингом я познакомился в 1915 г. в парижской художественной мастерской. Он тогда занимался поисками правил пластического контрапункта: составлял и рисовал его основные элементы. И страшно при этом мучился. Второй раз мы встретились с ним в 1917 г. в Цюрихе. На длинных рулонах бумаги он рисовал своего рода иератические знаки, необыкновенно красивые гармоничные фигуры. Эти знаки, эти фигуры росли, уменьшались в размерах, делились, размножались, передвигались на другие места, поглощали друг друга, исчезали, иногда всплывали вновь, образуя своим хороводом великолепную конструкцию, своего рода растительную архитектуру. Он называл эти рулоны с рисунками «симфониями». Эггелинг, успевший вместе со своим другом Хансом Рихтером использовать свои композиции в кино, умер в 1922 г.

Уроженец Граубюндена Аугусто Джакометти в 1916 г. уже добился признания в обществе; тем не менее он подружился с дадаистами и нередко участвовал в их демонстрациях. Он выглядел, как упитанный медведь, и, должно быть, из симпатии к медведям своего родного кантона, носил медвежью шапку. Один из его друзей доверительно сказал мне, что под меховой подкладкой своей шапки Джакометти прячет сберегательную книжку с весьма приличным вкладом. По случаю одного дадаистского суаре он передал нам праздничную гирлянду тридцатиметровой длины, расписанную всеми цветами радуги и усеянную хвалебными изречениями. Однажды вечером мы с Джакометти решили скромненько, в частном порядке устроить рекламу дада. Мы шли по набережной Лиммата от одного ресторанчика к другому. Джакометти осторожно открывал дверь и громким голосом отчетливо выкрикивал: «Vive Dada!». Затем столь же бережно закрывал дверь. У изумленных бюргеров валились изо рта куски колбасы. Что бы мог означать этот таинственный выкрик, вылетавший из уст прилично выглядевшего, находившегося в расцвете сил человека, никак не походившего на какого-нибудь пустомелю или жалкого иностранца?

В ту пору Джакометти писал астры, космические пожары, сгустки пламени, пылающие огнем бездны. Его живопись была родственна нашей, которая тоже представляла собой произвольные композиции форм и красок. Джакометти к тому же был первым, кто попытался создать механическое произведение искусства. Он сделал свой «мобиль» из настенных часов, маятник которых раскачивал вправо-влево цветные формы.

Несмотря на то, что шла война, то время было полно редкостного очарования, и в моей памяти оно выглядит почти идиллическим. В ту пору Цюрих был оккупирован армией международных революционеров, реформаторов, поэтов, художников, новаторов, философов, политиков и апостолов мира. Они встречались по преимуществу в кафе Одеон. Каждый стол там был экстерриториальным владением той или иной группы. В распоряжении дадаистов были два стола у окна. Напротив сидели писатели Ведекинд, Леонгард Франк, Верфель, Эренштайн и их друзья. По соседству с этими столиками сидела с жеманным видом пара танцовщиков Сахаровых и с ними художница баронесса Веревкина и художник фон Явленский. Пестрой чередой всплывают в моей памяти и другие посетители: поэтесса Эльзе Ласкер-Шюлер, Хардекопф, Йоллос, Флаке, Перотте, художник Лео Лейпи, основатель Альянса, танцор Мур, танцовщица Мари Вигман, Лабан, крестный отец всех танцовщиц и танцовщиков, и торговец произведениями искусства Кассирер. Среди этой пестрой толпы с невозмутимым видом сидел в одиночестве за стаканом вельтлинского генерал Вилле. К полуночи одни уже нетвердо держались на ногах, другие слабели духом. Слабели настолько, что некоторые решались свести счеты с жизнью, как, например, странный книготорговец Хак, который держал недалеко от Бангофштрассе, в Этенбахгассе, небольшую книжную лавку; будучи тяжелым морфинистом, он сбежал от войны в Швейцарию. Я никогда не забуду его ужасного конца: ему удалось покончить с жизнью только с помощью вод Лиммата, после того как на него не подействовала сильнейшая доза морфия, а веревка, на которой он хотел повеситься, не выдержала веса его тела. — Ирландский писатель Джойс, Бузони и мой земляк, эльзасец Рене Шикеле, правили судьбами мира преимущественно за шампанским в ресторане «Кроненхалле».

Недалеко от «Кабаре Вольтер», в котором появился на свет дада, на правой стороне Шпигельгассе, через несколько домов вверх, жил товарищ Ленин. Некоторые из моих друзей утверждали, что видели его в «Кабаре Вольтер». Однако пишущий эти строки не заметил ничего подозрительного. Близорукие цюрихские бюргеры ничего не имели против Ленина, поскольку он не вел себя вызывающе. А вот дада их раздражал. А в ответ на наши дружеские предостережения, что уютные времена миновали, они надувались и краснели от ярости, как индюки. Их мирный уголок должен был тихо процветать и дальше. Бюргер видел в дадаисте распутное чудовище, грозящего революциями злодея, безнравственного азиата, положившего глаз на их колокола, банковские сейфы и замахивающегося на их честь. Дадаист выдумал забастовки, чтобы бюргер не мог спокойно спать. Он рассылал в газеты ложные сообщения о душераздирающих дуэлях, в которых якобы был замешан их любимый писатель, «король Бернины»³. Дадаист заставлял бюргера ощутить смятение, почувствовать далекое, но мощное дрожание земли, да так, что колокола начинали гудеть, банковские сейфы морщить лбы, а честь покрываться пятнами. «Подставка для яиц», спортивная и общественная игра для верхних десяти тысяч, участники которой покидают поле битвы, с головы до ног измазанные яичным желтком, «бутылка-пупок», неслыханный предмет повседневного применения, в котором соединяются велосипед, кит, бюстгальтер и ложка для абсента, «перчатка», которую можно носить вместо допотопной головы, — все это должно было наглядно продемонстрировать бюргеру призрачность его мира, ничтожность его устремлений и даже его прибыльного отечества. Разумеется, с нашей стороны это было наивное предприятие, поскольку нормально устроенный бюргер располагает меньшей фантазией, нежели червяк, а вместо сердца у него куриный глаз больше натуральной величины, который донимает его только при резкой перемене погоды, то есть при падении курса на бирже.

(Текст взят из книги: Expressionismus. Aufzeichnungen und Erinnerungen der Zeitgenossen / Hrsg. von Paul Raabe. Ölten und Freiburg im Breisgau 1965, S. 181—186.)

Примечания

1. Скорбного отца (лат.).

2. Двадцать пять стихотворений (франц.).

3. Имеется в виду Я.К. Геер, автор романа «Король Бернины».

Вам понравился сайт? Хотите сказать спасибо? Поставьте прямую активную гиперссылку в виде <a href="http://www.dali-genius.ru/">«Сальвадор Дали: XX век глазами гения»</a>.