Франсис Пикабиа

Франсис Пикабиа (Francis Picabia, 1879—1953, полное имя Франсуа Мари Мартине-Пикабиа) родился в Париже. Его отец, Франсиско Винсенте Мартинес-Пикабиа, отпрыск знатной испанской семьи, эмигрировавшей на Кубу, был промышленником и дипломатом, представлявшим Кубу во Франции. Мать, Мари Сесиль Даван, принадлежала к состоятельной парижской буржуазии. Она умерла, когда будущему художнику и поэту было 5 (по другим сведениям — 7) лет, и Пикабиа, как свидетельствует Габриэль Бюффе-Пикабиа, его жена, искал не доставшейся ему в детстве материнской нежности в связях с женщинами. Во внешности и в характере, в манере говорить и жестикулировать в этом уроженце Парижа было много типично испанского: в Барселоне или Севилье, куда он наезжал к своим родственникам, его нельзя было отличить от местных жителей. Отсюда же и своеобразие его художественной натуры — импульсивной, увлекающейся, энергичной, но склонной к приступам депрессии.

Отец после смерти жены вел рассеянную светскую жизнь и мало заботился о сыне. Франсис рос в окружении служанок избалованным ребенком. Среди его родственников по материнской линии были дядя, коллекционер произведений традиционной живописи, любитель всего традиционного, ориентированного на массового потребителя в искусстве, за что Пикабиа его откровенно презирал, и дед Альфонс Даван, распорядитель всего семейного состояния. Он много путешествовал, увлекался научными изысканиями, дружил с Л.Ж. Дагером, одним из изобретателей фотографии, и даже устроил у себя в доме лабораторию для химических экспериментов. Франсис с детства увлекался рисованием, потом живописью, и дед настойчиво отговаривал внука от этих занятий, уверяя, что изобразительное искусство скоро заменят фотография и кино. Но упрямый внук, пытаясь избежать конкуренции с фотографией, столь же настойчиво искал новые, беспредметные формы изображения.

Франсис Пикабиа. Автопортрет, 1922

В юности Пикабиа, не стесненный в средствах, слыл забиякой, драчуном, был заводилой в компании подростков и молодых людей, устраивавших скандальные выходки в парижских питейных заведениях. В гимназии он учился кое-как, читал мало, по-настоящему его увлекли только два автора — Фридрих Ницше и Макс Штирнер: он находил в их пессимизме нечто родственное собственной натуре. Знания Пикабиа черпал не из учебников, а из жизни.

Когда ему исполнилось шестнадцать лет, отец втайне от сына предложил один из его пейзажей жюри парижского «Салона французских художников». К удивлению семьи и самого юного живописца картина была принята и даже отмечена. Это побудило Пикабиа серьезно заняться живописью. Он регулярно посещал занятия в «Школе декоративного искусства» и в «Школе Лувра», одновременно наведываясь в мастерские современных художников, где познакомился с Жоржем Браком и Мари Лорансен. Профессора учили его точности и безупречности рисунка, художники-авангардисты — смелости в подходе к профессии.

В восемнадцать лет Пикабиа отбил у известного парижского журналиста подругу и увез ее в Швейцарию. Когда родные в наказание за эту авантюру отказали ему в материальной поддержке, он стал зарабатывать на жизнь, рисуя миниатюрные пейзажи на отшлифованных водой булыжниках. Свою карьеру живописца Пикабиа начал в русле импрессионизма, его учителями стали Альфред Сислей и Камиль Писсарро. Он легко усвоил их технику и стиль и стал писать импрессионистические пейзажи, пользовавшиеся успехом у покупателей, а, значит, и у устроителей салонов. Он выставлялся не только в Париже («Салон французских художников», «Салон независимых», «Осенний салон»), но и за рубежом; устраивались даже персональные выставки молодого живописца. За 10 лет (1898—1908) он разбогател, купил автомобиль, что по тем временам было большой роскошью, и вернулся в семью «не как блудный сын, а как герой»¹.

Однако вскоре писать импрессионистические пейзажи ему надоело. Его увлекали динамизм, спонтанность; нерешительность импрессионистов в движении к нефигуративному искусству стала его раздражать. Наступил период глубокой депрессии, раздумий о смысле жизни, о возможностях и задачах искусства. Этот период совпал с начавшейся эпохой переоценки ценностей. Пикабиа на время (ему казалось — навсегда) отошел от живописи. Но творческая энергия в нем не угасла. Он вспомнил о своих спорах с дедом-фотографом. «Ты можешь фотографировать пейзажи, но не те формы, которые сложились в моей голове»², — парировал он тогда аргументы дела. И Пикабиа стал воссоздавать эти формы в своих рисунках и картинах. Похвалы критиков сменились хулой и руганью, салоны перестали принимать его работы. Это, естественно, не стимулировало творческую активность художника.

Потом были встречи и дружба с Марселем Дюшаном, Жоржем Рибмон-Дессенем и Гийомом Аполлинером (книга последнего о кубизме вышла при финансовой поддержке Пикабиа). Дискуссии с новыми друзьями об искусстве помогли Пикабиа выработать новый, нефигуративный стиль в живописи — орфизм. Под этим скорее музыкальным, чем живописным термином Аполлинер (именно он ввел его в обиход) понимал искусство, тяготевшее к абстрактным геометрическим фигурам и футуристической динамике рисунка. Наряду с орфизмом Пикабиа в эти годы отдал дань кубизму и фовизму. В 1913 г. вместе с Габриель Бюффе, ставшей его женой, он отправился в США, чтобы принять участие в крупнейшей по тем временам выставке авангардистского искусства — «Армори шоу». Там он показал свои абстрактные картины «Танцы у источника» и «Процессия в Севилье» (обе 1912), там же познакомился с художниками-авангардистами, разделявшими его взгляды и восторженно воспринявшими его идеи. Пикабиа снова возвращается к творчеству, превратив гостиничный номер в Нью-Йорке в художественную мастерскую. Он работает с упоением, забывая о еде, сне и отдыхе.

Поворотным пунктом в судьбе Пикабиа стала Первая мировая война. Он вернулся в Париж, был призван в армию и год в качестве личного шофера возил одного генерала, друга семьи. В 1915 г. Пикабиа по протекции отца направили на Кубу с особым поручением — наладить поставки провианта для французской армии. Но, оказавшись в Нью-Йорке, он забыл о поручении и с головой окунулся в светскую жизнь, совмещая развлечения с напряженной творческой работой. Это привело к нервному срыву, болезнь на долгие месяцы приковала его к постели. Заниматься живописью лежачему больному было несподручно, и Пикабиа обратился к поэзии. Выяснилось, что он в одинаковой мере владеет и кистью, и словом.

По возвращении из Америки Пикабиа под впечатлением успехов технической цивилизации написал первую из своих «машинных» картин — «Дочь, рожденная без матери». Потом он еще не раз будет употреблять это выражение, понимая под ним машины, созданные интеллектом и руками человека, т.е. «рожденные без матери». На смену орфизму пришла «машиноморфная живопись». Этот период «чертежного» искусства (Пикабиа нередко включал в свои картины чертежи разных механизмов) продолжался вплоть до 1919 г. и был предвосхищением или даже независимым воплощением дадаистских идей.

В 1916 г. Пикабиа переехал в Барселону, надеясь, что воздух исторической родины поможет ему избавиться от затяжного недуга. Встретившись с бежавшими из воюющей Франции друзьями-авангардистами (Альбер Глез, Мари Лорансен, Артур Краван), он начинает издавать журнал «391», публикует свой первый поэтический сборник «Пятьдесят два зеркала» и снова обращается к живописи. После очередной поездки в Нью-Йорк (1918) он продолжает лечение в Швейцарии. В Лозанне выходит в свет сборник «Стихотворения и рисунки дочери, рожденной без матери». Книжка попала в руки цюрихских дадаистов, они сразу узнали в Пикабиа своего. Тцара от имени «руководящего комитета» прислал письмо с приглашением присоединиться к группе дада. Пикабиа, до того ничего не знавший о дадаизме, тут же ответил и в июле 1919 г. оказался в Цюрихе. Новые друзья — Арп, Рихтер, Тцара, Янко, Зернер — приняли его с распростертыми объятиями. Состоятельный Пикабиа помог издать номер журнала «Дада», включив туда и материалы своего журнала «391», по духу и форме мало чем отличавшиеся от того, что создавали цюрихцы.

В 1919 г. дадаистская группа в Цюрихе распадается, и Пикабиа снова оказывается в Париже. К этому времени он развелся с Габриель и сошелся с Жерменой Эвелинг. Именно в ее квартире Пикабиа приютил приехавшего из Цюриха Тцара. На начальном этапе существования парижской группы дада он играл в ней одну из ведущих ролей. В его творчестве пульсирует дадаистская жилка, чувствуется, что дадаизм произвел на него сильное впечатление. Но группа, как известно, вскоре распалась: личные амбиции ее участников оказались сильнее объединительной идеи. Сначала последовал разрыв с Бретоном, а в 1921 г. — и с Тцара. Главную роль в этом разрыве сыграло непостоянство Пикабиа, его нежелание надолго привязываться к тому или иному кругу идей, жажда новизны. В то же время он создает сборники стихотворений «Уникальный евнух», «Мысли без языка», «Иисус Христос — авантюрист», пронизанные духом дада.

После заката дада Пикабиа надолго отошел от поэзии, а в живописи — вероятно, в пику сюрреалистическому конформизму — возвращается к предметности, вещности. Более того, резко меняются его политические пристрастия. Пикабиа строит виллу на Лазурном берегу, меняет яхты, автомобили и женщин. Антибуржуазные эскапады остались в прошлом. Вчерашний анархист и дадаист теперь ведет жизнь «голливудского миллионера» (М. Сануйе). В 1933 г. его награждают орденом Почетного легиона.

В годы Второй мировой войны Пикабиа жил отрешенно, не желая замечать, что творится вокруг, отказываясь занимать ту или иную политическую позицию и допуская противоречивые, даже двусмысленные высказывания. Неудивительно, что он подвергался нападкам как со стороны сторонников Сопротивления, так и со стороны коллаборационистов. Любые формы приспособления и конформизма для него были неприемлемы, он хотел жить и творить сам по себе, не подчиняясь ничьим авторитетам. Угрозу он почувствовал только тогда, когда гестапо казнило одного из его друзей и произвело обыск в его квартире, когда сам он находился в Монако. Увидев после возвращения, что в квартире все перевернуто вверх дном, он был так потрясен, что его хватил апоплексический удар. Это был новый, грозный приступ старой болезни, от которого он так и оправился. В сентябре 1944 г. он якобы за сотрудничество с коллаборационистами был интернирован и провел несколько месяцев в заключении. После освобождения Пикабиа жил в родительском доме, работал в мастерской деда Альфонса. Испытывая серьезные финансовые затруднения, он не мог приобретать новые холсты и по нескольку раз переписывал одну и ту же картину.

Под конец жизни Пикабиа снова обратился к поэзии и выпустил несколько сборников стихотворений, правда, имеющих мало общего с его прежними авангардистскими экспериментами.

Творчество Пикабиа неотделимо от его жизни, отмеченной непостоянством и неустанными поисками новых изобразительных возможностей как в живописи, так и в литературе. «Необыкновенная витальность и динамизм личности Пикабиа находили адекватное выражение только в разных стилевых манерах и нескольких видах и жанрах искусства»³. Но вершина творчества Пикабиа-поэта приходится именно на дадаистский период⁴. Когда дадаизм сошел со сцены, когда иссяк исходивший от него креативный заряд, Пикабиа окончательно отвернулся от экспериментального искусства. Хранить верность одной стилевой манере было не в его характере. «У нас круглая голова, чтобы мысль могла менять направление», — говорится в одном из его афоризмов. Кстати сказать, Пикабиа был блестящим афористом. Свои остроумные, нередко циничные изречения он печатал в издававшихся им (и не только им самим) журналах «Каннибал», «391», «491» и др. Стоит привести некоторые из них, дающие представление о Пикабиа — человеке и художнике:

Смотри вдаль, не оглядывайся, желание возвратиться к истокам лишено смысла.

Счастье в моем понимании: не отдавать приказы и не выполнять их.

Мораль — спинной хребет слабоумных.

Роскошь не удовольствие, но удовольствие — вот роскошь.

Жизнь украшают недовольные и слабые.

Разум — свет, который позволяет мне видеть вещи не такими, каковы они на самом деле.

Дьявол преследует меня днем и ночью, так как боится одиночества.

То, что я делаю, никогда не будет понято, даже мной самим! Существует ли то, что нуждается в понимании?

Где появляется искусство, там исчезает жизнь.

Юмор — каннибализм вегетарианцев.

Я не доверяю только искренним людям.

Творить добро опаснее, чем творить зло.

Мораль и хороший вкус — старая супружеская пара, их детей зовут глупость и скука.

Всякое убеждение — болезнь.

Единственное, к чему я отношусь серьезно, — это ничего не принимать всерьез.

Хотите иметь чистые идеи — меняйте их, как рубашки.

Свою задачу художника Пикабиа видел в том, чтобы соответствовать своему времени. В то же время он, не признававший статичности, успокоенности, топтания на месте, говорил о непрерывности и неразрывности движения жизни и искусства. На вопрос, что он думает о модернизме, Пикабиа ответил: «Модернизм был всегда, потому что всегда находились люди, тесно связанные с жизнью. Например, современны (модерны) все старые фотографии — современны в значительно большей мере, чем фотографии Мэна Рея, представляющие собой продукты искусства фотографии. Все, что современно, то и актуально, документально. Нельзя говорить о разрыве, произошедшем в ту или иную эпоху. Стоит только поискать — и вы обязательно найдете связующую времена пуповину»⁵.

Примечания

1. Buffet-Picabia G. Vorwort // Picabia F. Schriften in zwei Bänden. Band 2. Hamburg, 1983. S. 11.

2. Ibid. S. 12.

3. Orth Е. Das dichterische Werk von Francis Picabia (1917—1920). Frankfurt am Main, 1994. S. 101.

4. См.: Ibid. S. 135.

5. Buffet-Picabia G. Op. cit. S. 33.

Вам понравился сайт? Хотите сказать спасибо? Поставьте прямую активную гиперссылку в виде <a href="http://www.dali-genius.ru/">«Сальвадор Дали: XX век глазами гения»</a>.