2. Триангулизм

Еще вчера эксцентричность Сальвадора Дали раздражала Галу, и она не считала нужным скрывать свое раздражение, беспощадное солнце юга наращивало в ней агрессию, обрамление соленых вод и скал ее не смягчало. Прошло немного времени, и ее отношение в корне переменилось. Она разделяет фантазии художника, гуляет с ним вдоль берега светло-голубого залива, покрываясь на ярком солнце темным загаром. Скоро все увидят, как, уподобившись местным ребятишкам, полуголая Гала правит ярко-желтой лодкой, подаренной ей влюбленным Дали.

Сесиль заболевает паратифом, и Гала вынуждена задержаться в каталонской деревушке. Магритт и Гоэманс со своими подругами возвращаются в Париж. Поль Элюар уезжает вместе с ними. Он уезжает с тяжелым сердцем, хоть и не сомневается: возникшая на его глазах идиллия кратковременна. У него и в мыслях нет, что жена сдержит обещание, данное Дали на высоком мысе Креус, — обещание, что они никогда с Дали не расстанутся. Влюбленные исчезали на долгие послеполуденные часы, но поэт ни разу не обнаружил ни малейшего признака ревности. А если и казался порой озабоченным и с нетерпением поджидал их возвращения, то лишь потому, что опасался, как бы не произошло несчастного случая во время их странствий по обрывистым скалам. По крайней мере, так он говорил.

Оставшись один в Париже, поэт чувствует себя выбитым из колеи и признается, что ведет жизнь совершенно безрадостную. Он живет в гостинице на Монмартре и наблюдает за ремонтом в их новой квартире на улице Бекерель, дом 7 — прекрасной квартире из пяти комнат, — достойном ларце для драгоценной Галы. Автор «Умираю от невозможности умереть» ждет вдохновения и возвращения жены, он надеется на час встречи и примирение. Ему очень недостает Галы, но он полон чуткости и понимания. «Я хочу для тебя только радости, хочу только твоей свободы», — пишет он ей. И разражается страстным монологом. В этих любовных монологах главное очарование «Писем к Гале», которые в 1984 году опубликует издательство «Галлимар»: «Ты для меня единственная, неразрешимая загадка. Загадка для меня твое тело, прекрасное, юное, сладострастно приникшее к моему, всегда моему созвучное, загадка — твои чудесные глаза».

Спустя много лет после развода с Галой Элюар, хоть и женился снова, и не один раз, сохранял культ первой жены. 21 февраля 1948-го, за четыре года до смерти, в одном из последних писем к ней он вновь повторяет все то же желание — увидеть ненаглядную Галочку. И подписывается всегда одними и теми же буквами: Т.н. (твой навсегда) — время не властно над его чувствами.

С тех пор как Дали угадал в мадам Элюар свою Градиву, они каждый день после полудня отправлялись вдвоем на ритуальную прогулку по крутым, поросшим оливковыми деревьями склонам. В памяти художника их блуждания среди скал остались прогулками двух безумцев. У Галы начинались головокружения, ее рвало, он сам внезапно бросался к ее ногам и покрывал поцелуями ремешки сандалий. Гала все чаще намекала на что-то, что неминуемо должно произойти. Скоро, говорила она, он узнает, чего ей от него нужно. Взволнованный, сотрясаемый приступами судорожного смеха, Дали с тоской мысленно приближался к тому, что он называл «величайшим испытанием в своей жизни, испытанием любовью».

Каталонца — в двадцать пять лет все еще девственника — приводила в ужас мысль, что ему предстоит узнать физическую близость. Когда-то он случайно полистал порнографический роман, в котором герой всякий раз, когда брал женщину, слышал треск распадающегося арбуза. Дали воображал, что от него потребуется какое-то невероятно мощное действие, и сомневался, способен ли он на него. У него была возможность сравнить собственный пенис с пенисами приятелей, и он с печалью убедился, насколько его собственный невелик. Не случайно в небольшой картине, которую он написал на деревянной доске и назвал «Укрощение страстей», символом акта плотского соития стали фрагменты устрашающих львиных морд.

Нет сомнения, что он оставался девственником в отношении женщин, но ему приписывали любовную и плотскую связь с Федерико Гарсиа Лоркой, начавшуюся будто бы в 1917 году, когда они познакомились в Мадриде. Дали весьма беспорядочно учился в Школе изящных искусств, постоянно воюя с преподавателями, которые пытались призвать его к порядку, в конце концов в 1923-м его исключили оттуда на год, в 1924 году он вернулся, а в 1926-м был исключен окончательно и бесповоротно. Неугомонный, деятельный Дали активно участвовал в работе диссидентской группы «Друзья искусства» в Барселоне, знаменитой своими манифестами и зажигательными лекциями. Сын нотариуса тут же привлек к себе внимание крайне левыми республиканскими взглядами, они стоили ему месяца в тюрьме. О пребывании в тюрьме Дали сохранил наилучшие воспоминания, впоследствии он назовет этот месяц уникальным в своей жизни, потому что получил возможность всерьез работать и размышлять.

Федерико Гарсиа Лорка до конца своих дней восхищался мышлением Дали, его свободными, провоцирующими умственный процесс мыслительными фантазиями. В феврале 1926 года после отрадного отдыха в Кадакесе поэт опубликовал в «Ревиста де л'Оксиденте» поэму в прозе «Ода Сальвадору Дали», а в 1938 году, два года спустя после расстрела Лорки, Поль Элюар и Луи Парро переведут ее на французский язык. «О, Сальвадор Дали с оливковым голосом! Я расскажу, о чем говорят мне твои картины и твое существо. Я воспеваю не твою несовершенную кисть подростка, я воспеваю точность твоего выбора и меткость твоих стрел».

Дали всю жизнь будет отрицать любовные отношения с Лоркой и настаивать на искренней дружбе и взаимном восхищении. С деланным бесстыдством Дали, лицо заинтересованное, так расскажет о своих отношениях с Лоркой Алену Боске: «Лорка, как всем известно, был гомосексуалистом и влюбился в меня до безумия. Он попытался раза два меня... но мне это не понравилось, я не педераст и ему не поддался. К тому же мне было больно. Так что ничего у нас с этим делом не вышло. Но вообще-то я был польщен. В глубине души я сказал себе: он — величайший поэт и стоит маленькой дырочки в з... божественного Дали».

Сексуальная жизнь Сальвадора Дали всегда вызывала немалое любопытство. Его подозревали то в самых ужасных извращениях, то в импотенции. Сам он провозгласил себя практиком нарциссизма: «Я наслаждался собственным «я», возбужденным и тотемизированным в моем воздетом члене, ласкаемом до экстаза». Его наслаждение удваивается, когда, предшествуя оргазму, в его мозгу возникают отчетливые подробные картины-видения: однажды он увидел своего отца на смертном одре, в другой раз — колокольню в Фигерасе, напротив которой сотни раз занимался онанизмом в подростковом возрасте.. Чем реалистичней образ, тем острее наслаждение. Поэтому Дали называет себя «жуиром зрительных образов», он потчует себя эротическими сценами и живыми картинами, ибо «самое существенное для него вбирают глаза».

Весной 1929 года он во второй раз приезжает в Париж и сразу же просит шофера такси отвезти его в бордель. Он осматривает их несколько и остается в «Шабанэ», в квартале Пигаль, где зрелище переплетенных тел ласкает его взор и чувства. Только взгляд, только чувства — он не позволяет себе участвовать в оргиях из панического ужаса перед венерическими заболеваниями, этот страх внушил ему отец, вручив сыну толстенный фолиант с описанием подобных болезней. Прочитав его, Дали был убежден, что триппер можно получить в двух метрах от проститутки, и понадеялся перейти в Париже к делу не с помощью гулящих, а в объятиях светской барышни. Ожидая, что парижанки окажутся податливее соотечественниц (девиз каталонцев: «Смотри на девушек сколько хочешь, но как ни хочется, не тронь!»), он усаживался на террасах кафе, гипнотизировал взглядом проходящих девушек, которые, само собой разумеется, оставляли без всякого внимания темпераментного южанина. Обескураженный, он возвращался в гостиницу и в одиночестве утихомиривал плотские страсти привычным способом: «После долгих четверти часа, изнуряющих и смертельных, я исторгал наконец животной силой судорожно напряженной руки высшее наслаждение, смешанное со жгучими горькими слезами».

Боясь оказаться не на высоте, страшась узнать любовь в объятиях Галы, Дали миллионом хитростей оттягивал пугающую минуту. Каждый вечер он учтиво провожал подругу до гостиницы «Мирамар» и торопливо ретировался, радуясь, что она его не удерживает. Наконец, в конце августа, в день, когда задул неистовый ветер, он решился заговорить на тему, не дающую ему покоя. Чего она ждет от него? Что с ней сделать? Он заставил себя задать ей этот вопрос, требуя в ответ не только полной откровенности, но и детального описания своих ожиданий. «Прикончи меня!» — последовал ответ.

Захваченная страстью Гала и сама страшилась ее, как девчонка, сердце у нее колотилось, глаза наливались слезами. Ничего подобного не ждала от себя прирожденная соблазнительница, инстинктивно раскидывающая сети, умеющая быть то вызывающе дерзкой, то таинственной. Суровая, часто резкая, всегда сдержанная русская с детства отличалась твердым, несгибаемым характером. Сальвадор Дали на первый взгляд был ее полной противоположностью — экстраверт с оглушительным хохотом, не боящийся вынести на люди любые чувства, даже самые интимные, даже самые противоестественные. В миг, когда их языки впервые соприкоснулись в яростном поцелуе, смешавшем слюну и кровь, Дали овладело неистовое возбуждение. «Я бы так и остался заинтересованным зрителем, наблюдающим за парами, исходящими плотским желанием. Гала приобщила меня к духовным наслаждениям Эроса, избавила от ребяческих страхов, от ужаса перед смертью, обнажив передо мной свои собственные страхи и наваждения. Она исцелила меня от страсти к саморазрушению, пожелав стать жертвой на алтаре моего жизнелюбия. Я не сошел с ума, потому что она выпила мое безумие». Психоаналитик Пьер Румегер назвал их поцелуй спасительным: «Для них настал момент истины. Такое порой случается в психотерапии. Шок, подобный случившемуся, ведет к подлинному возрождению (...) Между ними пробежала электрическая искра, ударил гром среди ясного неба, не фигуральный, а подлинный. Напряжения хватило на пятьдесят лет. Вы знали Галу? Я с ней часто виделся. Ужасающая женщина. Пронзительная. Знала о вас сразу же все. Дали—Гала — воплощенный мифа о двух половинках. Они осуществили мечту, которой подспудно живет каждый из нас. Каждый мечтает встретить свою половину. Она озарила его творчество».

Биограф Элюара Жан-Шарль Гато описывает встречу Галы и Дали как встречу двух невротиков, по счастью дополняющих друг друга, которые с той поры стали друг друга поддерживать. «Псевдодевственник Дали, одержимый эротическими фантазиями, смог наконец выпустить их на волю».

Поль Элюар не без основания тревожился, оставив жену в обществе Дали среди обрывистых скал, грозящих столькими опасностями, — художник и в самом деле был одержим идеей уничтожить Галу. Яд не привлекал его, он колебался, столкнуть ли ее с мыса Креус или с колокольни толедского собора. Дали представлял себе, как Гала бездыханная, кровоточащая, еще более прекрасная, чем всегда, раскинулась на земле. Он хотел только выполнить ее просьбу, она же сказала ему: «Прикончи меня!» Дали был убежден, что Гала намерена покончить с жизнью именно сейчас: «Ее желание покончить с собой в нежданно счастливый момент ее жизни не было романтическим капризом, как могло бы показаться. Я сразу понял, смерть для нее жизненно важна. Ее экзальтация не оставляла на этот счет никаких сомнений». Они решили, что Гала вручит ему прощальное письмо, которое превратит убийство в самоубийство.

Любопытно, что те же самые «убийственные» мысли одолевали и Луиса Бунюэля, приехавшего вскоре в Кадакес. Кинорежиссер с большим трудом терпел присутствие русской. Рядом с властной незнакомкой его друг стал не похож сам на себя, как тут не огорчаться? После одного из пикников с обильной выпивкой режиссер-арагонец бросился на Галу, пытаясь ее задушить: «Кончик ее языка между зубов — вот все, что мне хотелось увидеть». Сесиль в ужасе от происходящего опрометью убежала, Дали на коленях умолял друга пощадить любимую женщину. За долгие годы их дружбы они еще ни разу так не ссорились. Как далеки те времена, когда Дали с Бунюэлем и Федерико Гарсиа Лоркой были тройкой неразлучных, времена, когда Дали писал портрет Бунюэля, а потом они забавлялись, фотографируясь перед этим портретом.

Гала и Бунюэль терпели друг друга недолго: несмотря на переводы, которые посылал жене Элюар, Гала, прожив два месяца в гостинице «Мирамар», оказалась без денег. Пора было возвращаться под семейный кров. В конце сентября 1929 года Гала приехала на вокзал Фигераса, держа в одной руке картину «Угрюмые игры» для Гоэманса, в другой — чемодан, полный заметок Сальвадора Дали о созданном им параноико-критическом методе, который вскоре приобретет немалую известность. На перроне влюбленные договорились о встрече в конце октября в Париже — осенью ожидались, во-первых, премьера фильма «Андалузский пес», который Дали снимал вместе с Бунюэлем, во-вторых, вернисаж персональной выставки художника в галерее Гоэманса. Сидя в поезде, увозившем ее к мужу, Гала любовалась пробегающими мимо видами — Торремолинос, равнина Ампурдан, Каркасон, Тулуза, Кагор, Лимож... Она спрашивала себя, увидится ли она еще когда-нибудь с Сальвадором Дали?

Квартира на улице Бекерель все еще ремонтировалась. Поль и Гала отвезли Сесиль к бабушке, матери Элюара, а сами поселились в гостинице «Террас», и там повеяло полярным холодом, как только Гала увидела в соседнем номере Бунюэля. Она рассказала мужу о пикнике, Элюар тут же купил револьвер, готовый совершить непоправимое, стоит Гале попросить его об этом. Между тем он уже знал, что их семейная жизнь близится к концу — Гала сообщила, что окончательно решила жить вместе с Сальвадором Дали.

На первый взгляд разрыв неожиданный. Нескольких летних месяцев Гале достало на то, чтобы связать свою судьбу с другим человеком. Все, кто был знаком с женой Элюара, знали, что сантименты несвойственны этой женщине, заслужившей прочную репутацию ледяного чудовища. Одним росчерком пера без тени сожаления она зачеркнула пятнадцать лет семейной жизни рядом с любящим мужем, заботливо пекущимся о ее благополучии. Однако нет сомнения, что ее решение, хоть и казалось внезапным, на деле таковым не было.

С тех пор как Гала вышла замуж за Эжена Гренделя (настоящее имя Поля Элюара), а было это в феврале 1917 года, она с неиссякаемым рвением и неизменным постоянством служила ему и его таланту, была для него музой и любовницей, литературным агентом и цербером, памятью, секретарем и первой читательницей всех его произведений. Она деятельно участвовала в становлении его как поэта, бдительно пестовала его поэтическую зрелость. Когда в Первую мировую войну он попросился на фронт и был отправлен туда, она в страхе за его жизнь не спала ночей. В 1918 году она родила ему дочку, хотя ребенок не мог не стать обузой для этой свободолюбивой женщины, предназначенной судьбой быть повитухой талантов. Гала участвовала во всех дадаистских экспериментах мужа; в марте 1920 года она вместе с Элюаром играла в комедии Бретона и Супо «Пожалуйста», поставленной на сцене Дома творчества и подавала ему реплики. «А вас, месье, в ночи суровой пугала нищета, лишившаяся крова?» — спрашивала она. Утоляла она и эротические прихоти и фантазии поэта, очевидно и сама получая от них удовольствие. Любитель порнографических фильмов (Элюар называл их «немое искусство, дикарское искусство, страсть, противостоящая смерти и тупости») и иных развлечений в том же роде, поэт гордился телесной красотой жены и всегда носил с собой фотографию обнаженной Галы. Он даже имел слабость дарить ее прекрасное тело ближайшим друзьям в знак приязни.

Многочисленные эротические связи вносили немалый беспорядок в их семейную жизнь. Самый яркий пример подобного беспорядка, пожалуй, отношения с Максом Эрнстом в 1922 году. В этом году Тристан Тцара и Андре Бретон выяснили, что позиции их несовместимы, и дадаизм прекратил свое существование. Два года спустя, 15 октября 1924 года, Андре Бретон опубликовал «Манифест сюрреализма», дав ему следующее определение: «Сюрреализм, сущ., м.р. — чистый психический автоматизм, посредством которого возможно выражение реального функционирования мысли в письменной, устной или любой другой форме».

Тогда же Бретон открыл в доме № 15 по улице Гренель «Бюро сюрреалистических исследований». Стремясь объединить разнородную деятельность новой группы, он провозгласил: «Грядет революция, вы можете стать ее участниками». 1 декабря того же года вышел первый номер журнала «Революсьон сюрреалист» с описаниями снов и текстами Арагона, Браона, Ноля, Десноса, Пере, Малкина, Элюара, Супо и других. Девиз на обложке гласил: «Создадим новую декларацию прав человека». В декабре 1922 года Макс Эрнст в доме Поля и Галы в Сен-Брисе написал картину «Встреча друзей», которая впервые будет выставлена в Салоне независимых в июле 1923 года. На ней он изобразил все ключевые фигуры (на полотне отсутствуют Тцара и Пикабиа, так как их в это время не было) нового революционного авангардистского течения, именно эти поэты и художники составили первую группу сюрреалистов: Кревель, Супо, Морис, Френкель, Паален, Пере, Арагон, Де Кирико, Деснос, Арп, Бьерке, и наша троица — сам Эрнст, Элюар и Гала, которых художник развел по разным сторонам полотна.

Поля Элюара впечатлила необычайная фантазия Макса Эрнста, заворожили коллажи художника, начинавшего работать под знаменем экспрессионизма, и поэт по собственному почину приехал к нему в Кельн. В квартире дома № 14 по Кайзер-Силхем-Рингштрассе, где жил художник с женой Лу и сыном Джимми, воцарилось удивительное согласие: обе пары сразу же нашли общий язык, а мужчины оказались на удивление схожи. Еще не успев как следует узнать друг друга, они почувствовали себя братьями. Элюар оказывал Максу Эрнсту уважение, подобающее старшему. Для Эрнста Поль и Гала воплощали парижский миф. Мужчин многое сближало: травмирующий опыт Первой мировой войны, на которой оба побывали солдатами, активное участие в создании дадаизма, восхищение Аполлинером, дружба с Андре Бретоном и Тристаном Тцара. Они провели вместе необычайно плодотворную неделю, беседуя до глубокой ночи, читая стихи, посещая выставки, в том числе и выставку Мэна Рэя в Дюссельдорфе. Элюар писал, Эрнст делал рисунки. Их сотворчество породило общее произведение — «Беды бессмертных», а Эрнст создал еще и «Портрет Поля Элюара», вдохновившись написанным в 1914 году Джорджо Де Кирико «Портретом Аполлинера». Эрнст написал Элюара на стекле небольшого формата с подложкой из алюминия в типично дадаистской манере, отрицающей буржуазное почтение к модели. Поэт находится не на первом плане, а в глубине картины в виде бюста, над которым начинает работу скульптор, но покатый лоб Элюара и его профиль уже узнаваемы.

В марте выходит книга «Беды бессмертных», и Поль с Галой вновь отправляются в Кельн, откуда вместе с Эрнстами уезжают в Мюнхен, встречаются там с Жаном Арпом и отправляются кататься на лыжах в заснеженный Тироль. Поль относится к Эрнсту как к брату, Гала, привлеченная красивым мускулистым телом, готова взять его в любовники, против чего ее муж не возражает. Так начинается эта необычная связь, которую окружающие не обсуждают, но на которую посматривают искоса. Элюар часто сожалеет вслух о том, что женат на русской, и заявляет, что «любит Макса Эрнста больше, чем Галу». Сборник Элюара «Повторения» открывается сонетом «Макс Эрнст», в котором поэт не обходится без намека на новые отношения между ними: «В угол зажал проворный инцест / Невинное платьице / В угол зажали лапы грозы / Белый небесный пух». Не обойдется без намеков и Макс Эрнст, когда в 1923 году напишет небольшую работу маслом «Гала, Макс и Поль», Галу в элегантной позе он изобразит на первом плане, но несколько сбоку, она в облегающем платье с русалочьим хвостом, а Поль и он сам, тесно прижавшись друг к другу, стоят позади нее на небольшом пригорке.

Раскол группы Дада повлек за собой вполне предсказуемый разрыв Макса Эрнста с Лу. Жена художника более традиционно смотрит на семейную жизнь, она не склонна пускаться в эротические эксперименты и, забрав четырехлетнего Джимми, возвращается в Кельн. Мужа она оставляет в любовных сетях Поля Элюара и Галы, из которых тот не имеет ни сил, ни желания выбраться. Впоследствии Лу так опишет свою соперницу: «Этой русской, гибкой, искрящейся, с темными распущенными волосами и черными, блестящими, немного восточными глазами, узкокостной, изящной, не удалось соединить меня со своим мужем, с тем чтобы завладеть Максом, тогда она решила сохранить обоих мужчин с согласия любящего Элюара». В конце лета Эрнст, оставив Лу в Кельне, пересек границу с фальшивыми документами, которые достал ему Элюар, и поселился вместе с Полем, Галой и Сесиль в их доме в Сен-Брисе. Постель втроем, бессонные ночи с сеансами гипноза и спиритизма под руководством Рене Кревеля. Этой осенью группа сюрреалистов пополнилась новым членом, Рене Кревелем, и Кре-Кре, как его прозвали, делал попытки выйти за пределы реальности. Первые опыты под руководством медиума настолько вдохновили Андре Бретона, что в ноябрьском номере «Литератюр» он опубликовал о них отчет. Занятия гипнозом увлекли сюрреалистов возможностью глубоких погружений и контактов со своими снами. Рене Кревель (он обучался технике гипноза), Робер Деснос и Бенжамен Пере легко погружались в гипнотический сон, чего нельзя было сказать о Гале, Поле Элюаре и Максе Эрнсте.

Вопреки здравому смыслу их жизнь втроем продолжалась. Весной Элюары переехали в Обон, заняв красивый трехэтажный особняк с садом, Максу Эрнсту в нем выделили отдельную комнату. На фотографиях того времени, которые дошли до нас, он выглядит членом семьи, играет с Сесиль Элюар, с восхищением смотрит на пришедшего в гости Жана Арпа. Время между мартом и ноябрем Макс Эрнст потратил на то, чтобы тщательнейшим образом расписать все стены, двери и потолки замечательными фресками. Вновь и вновь изображает он ню с ярко-красными губами и протянутыми руками. На двери спальни рядом с супружеской кроватью художник написал женщину в натуральную величину с повязкой на глазах и обнаженной грудью. Синяя лиана обвивает ее, и на раскрытой ладони она держит белого паука. Пока Элюар работает не разгибая спины в агентстве по недвижимости, принадлежащем его отцу, обеспечивая деньгами свой маленький мирок, Гала позирует Максу Эрнсту. Дело именно в ней, в ее прекрасном теле, тысячу раз прославленном пером Поля Элюара, соблазняющем и других сюрреалистов, теле, которое Сальвадор Дали будет воспевать потом как «плотские небеса цвета золотого муската». Плотские небеса, без сомнения, вдохновляли, потому что, как только у кого-нибудь из сюрреалистов замечался проблеск гениальности, его тут же подозревали в связи с Галой. В ноябре Андре Бретон приехал в Обон навестить Элюаров, и лицезрение нагой Галы, изображенной во славу жизни втроем, потрясло его: «Впечатляет настолько, что невозможно себе и вообразить. Устрашает. Невольно начинаешь сожалеть о Буше. Подумать только, что жалкое предместье, деревня может таить подобные творения: будь я молнией, я не стал бы дожидаться лета».

Стены дома № 4 по улице Эннок в Обоне помнят об этих днях, полных любви и творчества, помнят и о зимних ночах, которые обитатели проводили, сидя вокруг стола в гостиной, продолжая сюрреалистические эксперименты, ища путей к бессознательному.

Много лет спустя Сесиль Элюар отыщет настенную живопись, выполненную гостем, приглашенным ее родителями в дом, где она жила с 1923 по 1928 год. Что же сталось с фресками? В 1967 году Сесиль, отыскав дом, обнаружила, что под толстым слоем обоев они прекрасно сохранились. Фрески были перенесены на полотно, отреставрированы, и Сесиль представила автору обонский цикл, тот подписал каждое полотно, удостоверив их подлинность. Спустя два года после увенчавшихся успехом розысков галерея Андре-Франсуа Пети занялась распродажей найденных произведений.

Проходит еще немного времени, и жизнь втроем становится невыносимой. Элюар погружается в депрессию, Галу раздражает угнетенное состояние мужа, их разлад неизбежно отражается на всей группе сюрреалистов. «Как посмела Гала Элюар разыгрывать драму в духе Достоевского? Неслыханную, невыносимую, идиотскую», — возмущался Тристан Тцара. Однако, судя по тому, что пишет о Гале Виктор Каст, сотрудник журнала «Кларте», сами сюрреалисты относились к Гале скорее с симпатией: «Поджарая славянка с глазами-угольками, похоже, была одержима... духом (неужели зла?); было в ней что-то от колдуньи, она чаровала молодостью и прелестью, грозя бросить яблоко раздора группе сюрреалистов». Из всех женщин только Гала допускалась на сюрреалистические собрания, она сидела молча, но каждый из присутствующих явственно ощущал ее одобрение или неодобрение. Неподвижно застыв на канапе, она терпеливо ждала, когда наконец смолкнут споры, потом брала под руки мужа и любовника, и они втроем уходили. Андре Бретон не позволял себе никаких комментариев, но тройственный союз внутренне не одобрял. Филипп Супо презирал Галу, виня ее в том, что она злоупотребляет благородством мужа и ставит того в дурацкое положение. Арагон сочувствовал Элюару, зная его природное предрасположение к меланхолии. Не раз он в ночи спешил к другу на помощь, желая утешить, когда тот чувствовал себя изгоем в собственном доме в Эбоне или Сен-Брисе. Депрессия поэта прогрессировала. Выправив корректуру сборника «Умираю от невозможности умереть», он уезжает из Парижа в неизвестном направлении, не взяв обратного билета. В этом сборнике, посвященном Андре Бретону, есть такие строки: «Можно ли радоваться всему? / Нет, но можно забыть обо всем». Уже в предыдущем году у Элюара были срывы — его угнетали напряженные отношения в группе, непонимание и неодобрение Бретоном его работы в отцовском агентстве недвижимости, трудности семейной жизни из-за присутствия в ней Эрнста. Он пытался топить свое горе в шампанском, просиживая в ночных кафе до утра, зачастую в обществе Арагона и Марселя Ноля. Теперь он дошел до края и сбежал без предупреждения, не собираясь возвращаться.

В начале июля Гала, продав на аукционе в Друо картины из коллекции мужа, отправилась на эти деньги в Сайгон, чтобы там с ним встретиться. После весьма длительного путешествия: Голландия, Мартиника, Таити, Ява, Новая Гвинея, Новая Зеландия, Сингапур, Вьетнам — Элюар наконец подал о себе весть. Макс Эрнст тоже приехал в Сайгон. С их возвращением бурная деятельность сюрреалистов достигла расцвета: Андре Бретон внес последние поправки в «Манифест сюрреализма» и в первый номер журнала «Сюрреалистическая революция».

Конец затянувшейся связи положил Макс Эрнст после того, как в начале 1927 года познакомился с двадцатилетней Мари-Бертой Оранш. Макс Эрнст женился на Мари-Берте, хотя ее родители, правоверные католики, стояли насмерть против их брака и даже попытались засадить Эрнста в тюрьму за совращение несовершеннолетней. Женитьба отрицательно подействовала на дружбу поэта и художника, до поры до времени выстаивавших против всех испытаний. В мае 1927 года Мари-Берта устроила из-за Галы такой бешеный скандал, что у мужчин дело дошло даже до рукоприкладства. На следующий день Элюар написал Гале: «Вчера у Бретона я подрался с Максом Эрнстом, он — свинья, и, если честно, я не ожидал, что он даст мне в глаз. (...) Я никогда не буду знаться с Максом. НИКОГДА». Ссора, однако, скоро забудется, и мужчины снова будут называть друг друга братьями.

После того как Макс Эрнст покинул дом Элюаров, Гала и Поль, по общему мнению, вновь стали благополучной семейной парой, но благополучие было иллюзорным. Летом 1929 года, за два месяца до приезда в Кадакес, супруги поехали погостить в Марсель, и неисправимый Поль Элюар толкнул жену в объятия поэта Андре Гайяра. Любовное приключение в южном портовом городе приняло неожиданный оборот. Темпераментный Гайяр заявил свои права на Галу Элюар, она поддержала любовника, желая помучить мужа, но и не только — таким, пусть несколько жестоким, образом она избавляла мужа от грозящей ему опасности. Почувствовав себя лишним, Поль Элюар оставил жену в объятиях собрата-поэта и нашел пристанище в Ницце. В июне Гала бросила Гайяра (в конце того же года, 17 декабря 1929-го, Гайяр погибнет, сорвавшись со скалы) и приехала к мужу, к этому времени он жил в Кане, в отеле «Медитеранэ».

Оставив столь решительно Поля Элюара ради Дали, Гала избавлялась еще и от ночных оргий, в которых на протяжении многих лет позволяла себе участвовать. Соединив судьбу с художником-каталонцем, она хотела традиционной супружеской жизни, хотела любить одного мужчину и посвятить себя целиком и полностью его карьере. Дали был на десять лет моложе нее, она чувствовала к нему материнскую нежность, женскую страсть и готова была служить мании величия художника, воплощая в жизнь его замыслы и проекты. Во всех этих ипостасях Гала и выступит, окружив Дали необходимым для творчества комфортом. Много лет спустя она так объяснит свой решительный шаг: «Я сразу поняла, что он — гений». Этот короткий ответ получат от нее Гонзаго Сен-Брис и Владимир Федоровски в парижской гостинице «Мёрис».

Доктор Пьер Румегер, написавший в 1950 году диссертацию «Мистицизм Дали в свете истории религий», назовет Галу «судьбоносной альпинисткой»: «Она знала, что Дали — гений, и породила гения... Гала повстречалась с ущербным больным и произвела его в величайшие — наряду с Пикассо — личности своего времени; напитавшись его идеями, она, в прямом смысле слова, его возвеличила. Сколько бы ее ни критиковали, я считаю, что она была для него источником жизни, матерью, сестрой, вдохновительницей, женой, любовницей».

Осень 1929-го. После мучительного лета Дали остался один и почувствовал себя счастливым. Он горячо берется за работу, торопясь закончить «Великого рукоблуда» и «Портрет Поля Элюара», небольшую картину маслом на картоне, желая «запечатлеть лицо поэта, у которого с его Олимпа он украл одну из муз». Окруженный фобиями Дали — кузнечиками, муравьями, львиными головами и чудовищами — бюст Элюара плывет над долиной Ампурдан. Закончив оба полотна, художник отвозит их в столярную мастерскую в Фигерасе и просит упаковать тщательнейшим образом: им предстоит долгий путь во Францию. Дали не посылает никаких вестей о себе Гале, но не перестает думать о ней: «Будто одержимый, я был вынужден черпать силы и мужество в вещах, хранивших воспоминание о ней, ее запах, ее след, — старой паре сандалий, купальнике, камешке. Я мял их в руках, с наслаждением внюхивался в них, стараясь вернуть себе частичку ее присутствия, ее жизни, согревая себе сердце тем магнетизмом, который все еще излучали ее вещи».

Дали приехал в Париж осенью и тут же послал букет роз по адресу: улица Бекерель, 7. Затем, не слишком спеша, отправился в галерею Гоэманса, где совершенно неожиданно встретился с Элюаром. Элюар поприветствовал Дали с искренней приязнью, неприкрыто радуясь приезду возлюбленного своей жены. Он едва ли не сделал Дали выговор за то, что тот не приехал раньше. Элюар смирился, что отныне он отойдет на второй план. К тому же Дали восхищал его как художник. Когда между создателем параноико-критического метода и отцом сюрреализма Андре Бретоном разгорятся конфликты, Элюар всегда будет на стороне Дали. Художник и сам изнемогает от желания заключить в объятия возлюбленную, но все-таки не спешит к ней, он по собственной воле оттягивает миг свидания, чтобы насладиться им как можно полнее. Элюар помешал ему осуществить свое намерение, пригласив к себе на аперитив. Когда Дали постучал в дверь квартиры Элюаров, Гала — увы! — была не одна. У нее в гостиной сидели сюрреалисты и с нетерпением ждали гостя — одни, радуясь возможности повидаться, другие — познакомиться. Как ни странно, мучительно застенчивый Дали неожиданно обрел красноречие, очевидно, вдохновленный влюбленным взором Галы, его словесная дерзость превзошла все ожидания, и Гала потихоньку объясняла друзьям-сюрреалистам, что их гость — существо необыкновенное, гений, способный создавать тексты, философская значимость которых опережает все их прозрения. Находившийся там Андре Бретон тоже отнесся к Дали восторженно. Он признал, что у молодого каталонца в самом деле есть гениальные озарения, признался, что его завораживают полотна, которые художник привез с собой. Элюар и Бретон несколько из них купили. Однако Андре Бретон точно так же, как Элюар, Магритт и Гоэманс во время своего летнего пребывания в Кадакесе, был шокирован скатологическими мотивами «Угрюмых игр». Дали постарался его успокоить, объяснив, что экскременты, которые он изобразил, всего лишь муляжи. Сам Дали, жаждавший встретиться с патриархом сюрреализма, был немало разочарован догматическим складом ума Бретона, больше всего напомнившим ему собственного папу. Позже, став полноправным членом собраний сюрреалистов в кафе «Ле Сирано», он опишет Бретона свысока и не без пренебрежения: «Нелегко давалось испытание слушать Бретона, он лопотал перед своим двором, как индюк. Целью этих собраний было утверждение им собственного авторитета путем подавления в зародыше любого несогласия. Бретон крепко держал в руках своих подопечных и язвил отсутствующих — отсутствующий всегда не прав. (...) Похоже было, что суд инквизиции перенесли в кафе «Коммерс». Я скучал смертельно».

Через день или два после встречи с сюрреалистами каталонец отправился в студио № 28 на Монмартре, где показывали «Андалузского пса», его первый короткометражный фильм. Интерес Дали к кинематографу возник в Студенческой резиденции в Мадриде, где он оказался вместе с Луисом Бунюэлем и Федерико Гарсиа Лоркой. Несколько раньше Бунюэль под влиянием Лорки отказался от профессии инженера-агронома, записался на филологический факультет и в 1924-м получил диплом. Но и во время учебы арагонец уже интересовался кино, которому впоследствии посвятил себя целиком, создав такие шедевры, как «Дневная красавица» и «Этот смутный объект желания». Он всегда экспериментировал, всегда изобретал, его детищем стал первый в Испании киноклуб, он публиковал критические разборы фильмов, был завсегдатаем литературных кафе, писал стихи и прозу, по образности весьма близкие к сюрреализму. «Андалузский пес» — название одного из его первых литературных произведений.

Идея снять короткометражный фильм возникла у Бунюэля в Фигерасе, где он гостил у своего друга Дали. Арагонец описал Дали необычное сновидение: туча, перерезающая пополам луну, лезвие бритвы, перерезающее пополам глаз. Художник рассказал другу свои ночные видения. Ему пригрезилась рука, кишащая муравьями. Перемешав свои сны, они за неделю создали сценарий «Андалузского пса». Вот как Бунюэль описал их совместный метод: «Мы не принимали идей и образов, которые могли бы иметь рациональное, психологическое или культурное истолкование. Мы распахнули двери иррациональному. Мы принимали образы, которые нас поражали, не ища объяснений почему».

Собираясь приступить к реализации своих замыслов, Бунюэль понял, что ни одна кинокомпания не возьмется снимать столь необычный фильм, и занял солидную сумму денег у своей матери. Часть из них он растранжирил по ночным кафе, но потом снял павильон в Булонь-Бьянкуре и набрал съемочную группу — она состояла из оператора Дюбержена, художника Пьера Шильцнеха и двух довольно известных актеров: Симону Марей и Пьера Бачева. В качестве музыкального сопровождения Бунюэль выбрал аргентинские танго и два отрывка из Вагнера — «Прелюдию» и «Смерть Изольды». Весной Сальвадор Дали прибыл в Париж, чтобы принять участие в съемках. Ручка кинокамеры завертелась на площадке, где царило крайнее напряжение. Бунюэль сам находился под впечатлением от первой сцены — точно как у него во сне, лезвие бритвы перерезало глаз юной девушки. Появившись на площадке, Дали занялся набитыми соломой чучелами ослов: он оживил их глаза, положив в глазницы по горошине. В двух эпизодах он принял участие и в качестве актера, изобразив посланца Девы Марии. Группа закончила съемки в Гавре, куда с ней поехал и Дали. Там он оказался свидетелем попытки самоубийства Пьера Бачева, известного наркомана. Дали был потрясен и напуган.

Сюрреалисты горячо одобрили фильм и пригласили Бунюэля сотрудничать с ними.

Месяц спустя, 29 ноября, должна была открыться первая выставка Дали в галерее Гоэманса. Предисловие к каталогу написал Андре Бретон: «Быть может, с помощью Дали перед нами впервые распахнулись окна психики». Художник представил двенадцать полотен, среди них «Угрюмые игры», «Великий рукоблуд», «Ясновидение желаний». Все эти картины, наполненные образами из сновидений художника, уже можно было считать сюрреалистическими. Своими полотнами, создающими почти фотографическую, объемную иллюзию странной реальности, Дали чуть ли не на четверть века опередил американских гиперреалистов. Приглашенные на вернисаж напрасно дожидались появления автора-художника. За два дня до вернисажа Дали и Гала уехали в Ситжес, маленький курортный городок к югу от Барселоны, где погрузились в блаженство своей любви. Слишком занятые новыми телесными ощущениями, они позабыли о незначительном событии в Париже. Дали даже не присутствовал при развешивании собственных картин. Владельцу галереи Гоэмансу отношение Дали показалось крайне безответственным. Андре Бретон афишируемый адюльтер счел распутством. Однако, несмотря на отсутствие главного заинтересованного лица, выставка прошла с большим успехом, почти все картины были проданы, и платили за них от шести до двенадцати тысяч франков. Виконт Шарль де Ноай, богатый парижский меценат, стал владельцем «Угрюмых игр».

Беглецы-любовники вновь вернулись к оставленной ими жизни только в середине декабря. Гала возвратилась в Париж, проводив Сальвадора Дали в Фигерас. Приезд домой обернулся для Дали-младшего скандалом. Как только он переступил порог родного дома, на него обрушились громы и молнии отцовского гнева. Ободренный восторженным приемом сюрреалистов, окрыленный успехом выставки, разнеженный ласками влюбленной Галы, художник-звезда Сальвадор в один миг превратился в маленького мальчугана, который трепещет перед гневом величайшего в своей жизни авторитета — своего отца, дона Сальвадора Дали с усами, внешностью и харизмой Муссолини, постоянного героя его картин 1925 года. Первой и главной причиной родительского гнева была беззаконная связь с чужой женой, иностранкой, живущей продажей наркотиков, — таковы были слухи, дошедшие до нотариуса во время отсутствия сына. Отец им поверил: как иначе объяснить неожиданную материальную независимость сына? Сын сделался жиголо, так рассудил отец. Сальвадор Дали пустился в путаные объяснения. Он ведь подписал на два года контракт с Камилем Гоэмансом, тот очень верит в него, вот только жаль, он не помнит, когда заканчивается срок договора и какой была сумма аванса. В растерянности он вытащил из кармана несколько смятых банкнот, что-то около трех тысяч франков — все, что у него осталось. Монеты он высыпал из карманов в привокзальном сквере, чтобы сесть в поезд налегке. Младшая сестра Дали подлила масла в огонь. До сих пор брат принадлежал ей одной, она была его музой и любимой женской моделью (их даже подозревали в инцесте). И вот обожаемый брат ускользает из ее рук и предпочитает другую. Она обвинит сюрреалистов, злокозненных лицедеев, в том, что они нарушили «покой их семейного очага». Ана Мария примет сторону отца против Галы, никогда не примирится с ее присутствием в жизни брата, и ее приветствием Гале на пороге дома останется плевок на туфли.

Второй причиной для ссоры стала статья Эухенио д'Орса в журнале «Голос Каталонии». Критик упомянул, что в галерее Гоэманса он видел картину Дали под названием «Амальгама — иногда я с наслаждением плюю на портрет моей матери». Как мог сын оскорбить память Святой Женщины? Дали отказался давать какие-либо объяснения на этот счет и не стал оправдываться. Ответ он даст много позже, и ответ этот будет одновременно и сюрреалистическим и психоаналитическим. Дали скажет: «Можно любить свою мать и мечтать на нее плюнуть».

Если Дали мог допустить, что отец имеет право истолковывать — пусть ошибочно — намерения его любовницы, то позволить отцу вмешаться в свое творчество он не мог никак.

Конфликт назревал уже много лет. Отношения отца и сына никогда не отличались простотой. Ребенком Сальвадор воспринимал окружающий мир как враждебный. Повсюду — в родительской квартире, на улицах Фигераса, в глазах обитателей Фигераса он видел один и тот же призрак — маленького мальчика в кружевах, которого до него называли Сальвадором Дали. Мальчик родился в октябре 1901 года и умер в августе 1903-го. Причиной его смерти был гастроэнтерит, усугубленный катаром. Потеряв сына, родители были безутешны. Когда Сальвадор-второй входил в родительскую спальню, он сразу видел портрет покойного брата, который был до невероятия похож на него и смотрел ему прямо в глаза. При воспоминании о брате, о том, как тот смотрит на него, Сальвадор вздрагивал, а когда подрос и понял, что спит в постели покойного, на тех же самых простынях, его ночи превратились в кошмар. Иногда его мать, Фелипа, брала Сальвадора Дали на кладбище, чтобы погоревать на могиле Сальвадора Дали. Родившийся девять месяцев спустя после смерти брата, Сальвадор Фелипе Хасинто Дали ощущал себя безмерно виноватым и вынужден был искать оправдания собственному существованию. Не эта ли драма стала причиной его легендарной эксцентричности и вместе с тем главной движущей силой его жизни? Во всяком случае, в 1966 году он сделал Алену Боске следующее признание: «Каждый день я убивал его собственными руками, забивал ногами с элегантностью истинного денди. Он был моим темным божеством, мы были Кастором и Поллуксом; я — Поллукс, бессмертный брат, а он — смертный. Я убивал его беспрестанно, потому что «божественный Дали» не мог иметь ничего общего с этим земным братом». Сальвадор обожал мать, ласковую дону Фелипу Доменеч Дали, но старался не попадаться на глаза суровому отцу. Провоцируя его гнев, он будет мочиться в постель и справлять большую нужду в углах комнат чуть ли не до подросткового возраста.

В двадцать пять лет Сальвадор Дали почувствовал необходимость покончить с родительским авторитетом. Без сомнения, он не простил отцу женитьбы на сестре матери, Тьете, последовавшей весьма скоро после того, как мать умерла. Овдовел и женился отец в 1921 году, Дали тогда исполнилось семнадцать лет. Рассорившись с отцом, он присваивает себе мысль Фрейда, излагая ее следующим образом: «Герой — это тот, кто восстает против отцовского авторитета и одерживает победу».

Луис Бунюэль приехал в Фигерас, собираясь работать вместе с Дали над новым киносценарием, заказанным виконтом Шарлем де Ноайем, и застал семейный скандал в полном разгаре. «Я услышал, — вспоминает он, — яростные крики. Нотариальная контора отца Дали находилась на первом этаже, семья жила на втором. Внезапно дверь распахнулась, и отец в гневе вышвырнул сына за дверь, обозвав ничтожеством. Дали возражал ему и защищался. Я подошел ближе. Дали-отец, указав на сына, объявил, что эту свинью он больше не желает видеть у себя в доме». Бунюэль вступился за приятеля, но дон Сальвадор Дали не стал его слушать и, пожелав сыну умереть больным, одиноким, в грязи и нищете, захлопнул дверь. Отец объявил вдобавок, что лишает сына наследства. Ана Мария Дали пишет в своих воспоминаниях, что, после того как брат покинул родительский кров, в комнатах воцарилась тяжелая гнетущая тишина. Ей даже казалось, будто брат ее умер.

Изгнанный сын совершил символический обряд — он обрился наголо, положил волосы в скорлупки морских ежей и похоронил их. Впоследствии он напишет картину «Загадка Вильгельма Телля», исполненную тайного смысла. Отец держит сына в объятиях, Гала, крошечная фигурка, спрятана в орехе. Нога отца грозит раздавить орех. Картина отражает мучительную для художника реальность. Разрыв с отцом будет омрачать его жизнь еще много лет. «Меня всегда огорчало, что отец не смог понять: Гала — уникальна, она делает все, чтобы меня спасти. Своей яростной патетикой, своими публичными признаниями в любви я старался переубедить его, одолеть его неприязнь. Я употребил всю свою энергию, чтобы превратить Галу в одну из тех легендарных Беатриче, которых История принуждена тащить на своем горбу, я хотел, чтобы отец перевернулся в гробу и благословил ее». Дон Сальвадор Дали не сомневался, что сын однажды приползет к нему на коленях и будет молить о прощении.

Так закончился 1929 год. Бунюэль и Дали уехали в Кадакес, собираясь работать над сценарием «Золотого века», но не нашли общего языка. В середине января художник-каталонец уезжает из деревни, простившись с белыми домиками, портом и средиземноморской готикой, которую он писал десятки раз: «Скалы Льяно», «Рыбаки Кадакеса», «Пейзаж Ампурдана»... «Я на самом высоком холме, что поднимается над Кадакесом, и, прощаясь, пристально смотрю на деревню. Путь я держу в Париж — обритый наголо, исполненный скорби, горести и печали, неизбежных спутников при переходе к зрелости и галактическим испытаниям».

Вам понравился сайт? Хотите сказать спасибо? Поставьте прямую активную гиперссылку в виде <a href="http://www.dali-genius.ru/">«Сальвадор Дали: XX век глазами гения»</a>.