Мистицизм и герметизм

«Дада носился над ликом вод прежде, чем Бог создал мир, и когда он сказал: Да будет свет! — то стал не свет, но дада». Эта совместная прокламация членов берлинской группы дадаистов отражает пародийное отношение дадаизма к общепринятой религии. Мы уже рассматривали примеры ожесточенного антикатолицизма сюрреалистов. Против чего сюрреалисты и дадаисты особенно восставали, так это иудео-христианского разделения души и тела. Хотя Дюшан и Пикабиа, как мы видели, пользовались понятиями дуализма, чтобы высмеять технологизм современного человека, дадаисты в общем обращались к досократовским или незападным философским системам, в которых между духовным и материальным сохранялось равновесие. Это было частью более широкой критики современного им состояния человеческой психики.

Спектр источников, из которых черпали идеи дадаисты, очень широк. Хьюго Балла в Цюрихе привлек греческий мыслитель-досократик Гераклит, настаивавший, что все в мире мимолетно и текуче, в то время как Ганс Арп интересовался христианскими мистиками, такими как немецкий писатель XVII века Якоб Бёме, а также китайские философы-даосы, такие как Лао-Цзы. Нам известно, что Арп зачитывал отрывки из Бёме на одном из дада-вечеров в 1917 году в Цюрихе, выбирая, что характерно, те из них, в которых подчеркивалась важность сохранения равновесия посреди всеобщей текучести. Что касается китайского влияния, то он, возможно, использовал принципы древней, существовавшей прежде даосизма, гадательной «Книги перемен», «И-Цзин», для создания своих коллажей, где прямоугольники располагались «согласно законам случая» (см. рис. 15). Оказавшая на даосизм огромное влияние «Книга перемен» посвящена предсказанию моделей изменений, происходящих в природе и, в более широком смысле, в человеческом мире. Обращаясь к ней, гадающий отдается на волю случая, бросает стебли тысячелистника (или, в наши дни, монеты), чтоб получить абстрактные «гексаграммы», каждая из которых соответствует одному из оракулов в книге. Роняя на бумагу свои прямоугольники, Арп в своем роде отдавался на волю законов природы, а не человека, хотя, очевидно, ни о каком предсказании речь не шла.

В Берлине Рауль Хаусманн, судя по всему, прочел Лао-Цзы около 1918 года, но, кроме этого, его привлекало учение немецкого биолога-дарвиниста Эрнста Геккеля, считавшего, что дух и материю объединяет единый принцип, «закон субстанций». Все это говорит в подтверждение мнения историка Ричарда Шеппарда, что дадаистский иррационализм и антихудожественное иконоборчество были фундаментальным образом связаны с глубоким философским поиском. Один полюс дадаизма, располагавшийся в основном в Цюрихе, хотя к нему примыкали и берлинские некоммунисты, такие как Хаусманн, занимался проблемой взаимодействия между моделями природы как хаоса и моделями, предполагавшими заложенную в ней систему. Другой полюс, представленный Дюшаном и Пикабиа в Нью-Йорке и Париже или Джорджем Грошем и Вальтером Серне-ром в Берлине, был более экзистенциальным и склонялся к нигилизму. Это, несомненно, подтверждает общее мнение о том, что дадаизм в Цюрихе был значительно более «конструктивен», чем в Нью-Йорке и Париже.

Возвращаясь к сюрреализму, мы едва ли обнаружим натурфилософский мистицизм у Хаусманна и Арпа, и не в последнюю очередь потому, что экспрессионизм, чей витализм дал толчок их интересам, оказал очень мало влияния на французское движение. Вместо этого сюрреалисты черпали модели антидуалистического мышления из европейской герметической традиции, средневековой и более поздней. Особенный интерес практически у всех основных писателей и теоретиков движения вызывала алхимия. Вместе с намеками на астрологию и четыре стихии, она постоянно всплывает в изобразительном сюрреализме. В основе проблематики, которой занималась алхимия, лежала трансмутация, что могло повлиять на полисемические образные ряды, к примеру, в творчестве Андре Массона. В его работе «Рождение птиц» (см. рис. 16) изображение птицы, выпархивающей из женской вульвы, напрямую ассоциируется с символическими изображениями птиц, летящих вверх или вниз, которые гравировались на алхимическом сосуде, месте, где происходили превращения материи, притом, что во всем рисунке используется метафорическая символика, отсылающая к акту рождения. Массон, кстати сказать, возможно, ближе к натурфилософскому мистицизму Арпа, чем какой-либо другой сюрреалист, и также испытал сильное влияние Гераклита. С другой стороны, в работе Миро (см. рис. 19) мы также можем увидеть отсыл к полной мистических знаков вселенной, в соответствии с философией Раймона Луллия, христианского мистика XIII столетия, имевшего, как и Миро, каталонские корни.

Важно отметить, что алхимия для сюрреалистов ассоциировалась с миросозерцанием позднего Средневековья, и едва ли была связана в их сознании с оккультизмом, как это представлялось массовому сознанию. В общем и целом сюрреалисты мало интересовались сверхъестественным, особенно тем, что было связано с такими маниями XIX века, как спиритуализм. Бретон прилагал все усилия, чтобы показать, что трансы, в которые сюрреалисты входили во времена mouvement flou, не имели никакого отношения к вызыванию духов. Лучший из критиков сюрреализма, Вальтер Беньямин, указывал на то, что сюрреалистов интересовало «мирское озарение», получаемое из материального существования, а не какого-то рода убежище в религии, «по ту сторону», или, если на то пошло, в наркотиках. Притом мы не должны забывать, что интересы сюрреалистов часто были связаны с марксизмом.

Несмотря на это, известно, что Бретон с ранних пор был увлечен идеями французского автора книг по магии XIX столетия Элифаса Леви, хотя сам Леви был материалистом, посвятившим себя примирению духа и материи. Это возвращает нас к сюрреалистскому пониманию алхимии. С одной стороны, группу привлекала странность, заключенная в древних герметических изображениях, аллегорически изображавших духовный смысл физических процессов в алхимии. Иллюстрации Макса Эрнста к «романам в коллажах», которые он создавал в конце 1920-х — начале 1930-х годов, во многом обязаны этим изображениям. С другой стороны, сюрреалисты предвосхитили сложное толкование, которое дал алхимии психолог Карл Юнг в своей книге 1944 года «Психология и алхимия». В ней Юнг утверждал, что, в то время как христианство напирало на очищение от греха, презирая плоть, герметики пользовались алхимическими аллегориями как своего рода комментариями к христианству, говоря о примирении плоти с духом через объединение мужского и женского начал в символе андрогина. Все это напрямую перекликается с борьбой сюрреалистов против католицизма, и неудивительно, что андрогин занял особое место в их искусстве и литературе. Мы должны, однако же, вспомнить рассмотренное в прошлом разделе эссе Жоржа Батая, в котором слияние противоположностей порождало не примирение, а чудовищ. Это было обратной стороной метафизики сюрреалистов.

Если алхимия открывала альтернативный философский взгляд на мир, то другая важная черта искусства сюрреалистов была связана с подрывом категорий, в которых после эпохи Просвещения было организовано само знание. В этом отношении сюрреалистов особенно интересовала традиция XVI—XVII столетий создавать Wunderkammer, или «кабинет диковин». С их точки зрения, такие кабинеты предлагали альтернативные музейным способы организации и классификации искусственных и естественных объектов. Принципы аналогии, или причудливой ассоциации, там возобладали над принципами рода и вида. Сюрреалисты заигрывали с альтернативными таксономическими системами в различных контекстах. Их собственные коллекции искусства организовывались так, что картины кисти, к примеру, Дали или де Кирико выставлялись рядом с экзотическими природными объектами или «примитивными» артефактами. В соответствии с той же логикой, Дали в 1936 году создает свой «сюрреалистический объект», состоящий из подноса с набором предметов — включавшим туфельку, несколько украшенных печений и небольшой орнамент, изображающий парочку, занимающуюся сексом, — расположенных согласно фетишистской логике, а Джозеф Корнелл, один из поздно оперившихся американских новобранцев сюрреалистического движения, посвятил всю свою карьеру созданию открытых ящиков — обычно размером не больше чем восемнадцать на двенадцать дюймов, — в которых предметы наподобие глиняных трубок, аптечных пузырьков и карт звездного неба открывали миниатюрный мир грез.

Мы сможем лучше понять этот аспект сюрреализма, если взглянем на изображение, созданное Яном Шванкмайером, упомянутым в предыдущей главе чешским аниматором и режиссером, практиковавшим позднюю и сложную форму сюрреализма. В начале 1970-х годов Шванкмайер создал большую серию гравюр, объединенных названием «Естественная наука», в которых изображения животных и их скелетов объединялись в тревожащие воображение гибриды. Это была намеренная дань уважения Максу Эрнсту, опубликовавшему портфолио фроттажей под названием Histoire Naturelle, но Шванкмайер вдохнул в наследие Эрнста новую жизнь. Также Шванкмайер снабдил свою причудливую таксономию невероятными квазинаучными комментариями. В случае Fellaceous Oedipus (рис. 25) нам сообщается, что перед нами — монструозный австралийский вид животного, самки которого откладывают яйца, из которых потомство мужского пола выбирается, разбивая скорлупу пенисами. Затем матери совершают со своими новорожденными детьми фелляцию, проглатывая их сперму, чтобы оплодотворить новые яйца. После этого они кастрируют свое потомство сжатием челюстей, тем самым добиваясь того, чтобы все взрослые особи были «самками».

Черный юмор и намеренная игра с идеями психоанализа, которые мы здесь видим, полностью согласуются с основным течением сюрреализма, однако извращенное искажение Шванкмайером научной информации коренится в его принадлежности как художника к чешской традиции сюрреализма. В Праге располагалась крупнейшая вундеркамера конца XVI века, принадлежавшая Рудольфу II, и работа Шванкмайера иронически ссылается на чудеса этой коллекции. Это, в свою очередь, кое-что говорит о том, каким образом альтернативная система знания вырастает из «местных», а не «всеобщих» источников. Это также косвенно указывает на предпосылки парижского течения в сюрреализме, тема, перекликающаяся с дискуссиями сюрреалистов о колониализме, который в 1930-х и 1940-х годах умерял франкофильские тенденции в движении.

25. Ян Шванкмайер, «Естественная наука», 1973. © Jan Svankmajer. Galerie Gambra, Prague

Несмотря на изобретательность, с которой сюрреалисты переворачивали все системы классификаций, можно утверждать, что они продолжали играть по правилам западной интеллектуальной традиции. В пику этому и в сюрреализме, и в дадаизме существовало атавистическое стремление назад, к «примитивному», которое можно расценивать как прямое противостояние западным предрассудкам относительно человеческой природы. Это вновь возвращает нас к антигуманистическому настрою Батая: его стремлению противопоставить то, что принципиально не поддается сублимации, идеалистическим привычкам западного мышления. Но отложим эту тему до следующей главы. Из вышесказанного становится очевидно в какой степени дадаисты и сюрреалисты опирались на мистические и герметические модели мышления в противостоянии западному дуализму. Тем, что они искали, как постоянно подтверждали сюрреалисты, было освобождение. Но Батай, несомненно, возразил бы, что это освобождение играло бы на руку духу, или разуму. Что же они думали о теле?

Вам понравился сайт? Хотите сказать спасибо? Поставьте прямую активную гиперссылку в виде <a href="http://www.dali-genius.ru/">«Сальвадор Дали: XX век глазами гения»</a>.