10. Гала усопшая

Наступил закат, упадок, хаос в тайной, внутренней жизни Сальвадора Дали. Слава, многочисленные награды не спасают, художник стареет, и ему становится все хуже и хуже. Он болезненно переживает кончину генерала Франко, его мучает страх смерти, которая придвигается ближе и ближе. Во власти паранойи, психического заболевания, которое он сделал центром своего творчества, он чувствует себя жертвой преследования и травли. Дали убежден, что его хотят уничтожить, он не выходит из комнаты, запирается, теряет сон и аппетит. Если время от времени он вдруг соглашается поесть, то при единственном условии — человек, которому он доверяет, должен сначала попробовать его еду, как было когда-то во время королевских трапез. Ближайшее окружение художника винит Галу в ухудшении его состояния, привычно считая ее источником всех зол.

Их отношения в самом деле очень ухудшились. От скрытой враждебности Гала перешла к агрессии, от агрессии к ненависти. В восемьдесят шесть лет муза муз вменяема разве что несколько часов в день. То недолгое время, когда к ней возвращается разум, она способна думать только о Джефе. Она приходит в ярость от того, что рядом с ней нет любовника-американца, смертельно тоскует, вспоминая счастливую жизнь в Пуболе, когда Джеф подолгу гостил у нее, занимая красную спальню для гостей. Желая уберечь Джефа от несчастий, Гала прибила на дверь комнаты подкову. Джеф, уединившись с ней в кабинете, долгими часами смотрел, как она читает французские или русские книги, любовался ее фотографией в молодые годы со сделанной рукой Дали у нее на лбу надписью: «Глава замка». Гала и Джеф слушали «Тристана и Изольду», ставшую их совместной молитвой, бродили по садам замка — Дали задумал их в романтическом стиле, заботясь, чтобы его Гала могла отдохнуть в прохладе. Сидели в уголке сада, где барельеф, повторяющий четырнадцать раз голову Вагнера, любимого композитора Галы, тоже выполненный Дали, отражался в зыби вод античного бассейна. Незадолго до смерти художник вспомнит об этом зеленом уголке, написав стихотворение: «Из тьмы без рассвета / Сочится вода / В садовый бассейн / В нем когда-то отражалось лицо моей Галы / Недолюбленной мной».

С тех пор как Джеф ушел из жизни Галы, она стала вымещать свое отчаяние на муже, оскорбляя его и ненавидя. Он терпеливо все сносит от нее, обращаясь с ней с неизменной любовью и нежностью. Дали говорил Луи Павелю, что у Галы был дар властительницы, именно это всегда влекло его и возбуждало. Захват и господство легли в основу их взаимоотношений, но кто мог предположить, что на закате их совместной жизни тирания будет столь беспощадной? Когда-то Гала по-своему объяснила Гонзаго Сен-Брису и Владимиру Федоровски загадку своей спаянности с Дали: «Западный мужчина — экстраверт, русская женщина — интроверт. Именно поэтому так гармоничен союз западных художников с вдохновительницами с Севера». О гармоничном союзе больше нет и помину, вместо гармонии царит яростное насилие. Любовной заинтересованности и почти материнскому покровительству, составлявшим несомненное достоинство Галы, пришел на смену безграничный, почти одержимый деспотизм. Как только в доме раздается телефонный звонок, Гала устремляется к телефону и, не подзывая Дали, просит любого из друзей перезвонить позже. Еще более авторитарная, агрессивная, высокомерная, чем обычно, Гала устанавливает в доме в Порт-Льигате режим настоящего террора. Дали позволяет распоряжаться собой и покорно подчиняется злобной фурии, которая считает себя единственной, кто способен ухаживать за ним и его кормить. Проходит Недолгое время, и Гала воздвигает вокруг Дали непроницаемую крепость.

Окружение Дали охвачено беспокойством, о состоянии здоровья художника ходят самые тревожные слухи. Психоаналитик Дали Румегер дает свою версию происходящего: «Гала впервые по-настоящему бросила Дали. (...) Все всегда знали, что она не хранила ему верность. Сам Дали был прекрасно осведомлен об этом, Гала никогда ничего от него не скрывала и оставалась для мужа надежной союзницей. Она привнесла в его жизнь полноту, безмятежность, и главное, она его спасла! Чета Гала—Дали воистину уникальный пример удивительной, достойной воспевания любви.(...) Правда сегодняшнего момента состоит в том, что Дали больше не хочет жить. Факт, что у него открылась болезнь Паркинсона, неоспорим, но, по сути, мы имеем дело со своеобразным подсознательным самоубийством из-за того, что Гала утратила к нему интерес. (...) Весь его мир стал стремительно распадаться». В барселонской газете «Ла Вангуардия» Хуан Митравиль публикует «Открытое письмо Гале». Под предлогом, что весь мир обеспокоен состоянием здоровья Дали, журналист просит принять его. На открытое письмо не последует никакого ответа. Без ответа осталась и просьба Аны Марии Дали, которая потребовала публичного освидетельствования состояния здоровья ее брата. Безрезультатной осталась и еще одна попытка помочь художнику — коллекционер Рейнольдс Морс и его нью-йоркский адвокат Майкл Стаут, специалист по праву собственности на художественные произведения, вознамерились создать сообщество «Друзей, спасающих Дали», но у них ничего не вышло. Прессе они сочли нужным сообщить следующее: «Оставленный на попечение безжалостной Галы Дали в настоящее время низведен до состояния оболочки, лишенной внутреннего содержания».

В середине февраля супружеская чета в состоянии взаимного внутреннего напряжения приезжает в Америку. Дали жалуется на усталость, бессилие, подавленность, слабость — столь длительные переезды ему уже не по силам. Он заявляет вслух, что на нью-йоркскую землю вступает в последний раз. Гала вне себя от бешенства. Если она больше никогда не вернется в Соединенные Штаты, то лишится последней надежды увидеть Джефа. Пребывание в Америке началось не слишком мирно, но превратилось в настоящий кошмар, когда оба они заболели. Болезнь не была серьезной, всего-навсего грипп, которым они заболели одновременно, и все-таки им пришлось не одну неделю провести в постели. Нанита Калашникова и Майкл Стаут ухаживают за ними, сменяя друг друга, и, как могут, улаживают их ссоры. Адвокат заменяет им шофера, горничную и метрдотеля, подавая к обеду блюда, которые они заказывают «У Лорана», в лучшем французском ресторане Нью-Йорка. В отчаянии от того, что муза превратилась в деспота, постоянно ощущая себя объектом немыслимой тирании, получая побои во время приступов истерики, Дали отказывается от еды, которую прежде обожал. В середине апреля 1980 года чета, покидая гостиницу «Сен-Регис», спускается вниз на служебном лифте и отправляется в аэропорт на лимузине с тонированными стеклами. Служащий компании «Ибериа» проводит их в самый последний миг перед отлетом в кабину пилота, поскольку никто не должен знать о присутствии на борту художника. Его кресло и кресло Галы отгорожены занавесом, так велико параноидальное желание Дали остаться незамеченным. В Порт-Льигат они приезжают в плачевном состоянии, ведет их, взяв обоих под руки, Энрико Сабатер, который заказал для них комнаты в клинике «Инкосоль», заведении для миллиардеров, расположенном неподалеку от Марабельи, где их ожидает внимательнейший уход. Вот что пишет об этой клинике Сабатер: «Уже в Америке речь не шла о гриппе. Врачи говорили о глубокой депрессии и рекомендовали лечь в больницу. Однако господин Дали с детства ненавидел больницы и запах медикаментов. Мы долго искали подходящее учреждение. И наконец неподалеку от Малаги нашли то, что нужно, — клинику «Инкосоль». С большим парком, с бассейном клиника больше походила на дорогой отель, чем на лечебное заведение». Пребывание в «Инкосоле» стоило невероятно дорого, но у клиники было и еще одно дополнительное достоинство — совсем неподалеку находилась вилла Наниты Калашниковой. Буквально через несколько дней пребывания Галы и Дали в «Инкосоле» все там встало с ног на голову. Гала оскорбляла и терроризировала персонал, запрещая давать какие-либо лекарства мужу, настаивая, что только она знает, что для него хорошо и что плохо. Она маниакально держится за Дали — своего мужа, своего подопечного, свое творение. Невыносим и сам Дали. Его параноидальный синдром усилился, он отказывается выходить даже на прогулку из страха, что его увидят таким, каким он стал, — тощим стариком в халате. Спустя месяц Галу и Дали «попросили» отправиться домой. В глубокой тайне был нанят частным образом самолет, который и доставил их в аэропорт Жироны, где их дожидался «кадиллак».

В белой крепости в Порт-Льигате художник вновь берется за кисти, не обращая внимания на смуту, которая царит в ее стенах с тех пор, как слуги объединились против Галы — она рассчитала без предупреждения кухарку и «позабыла» выдать зарплату всем остальным. Хозяйка дома не обращает внимания на конфликт, а может быть, уже не способна его уладить и по-прежнему играет роль сиделки возле своего мужа, заставляя в ущерб его здоровью пить немыслимые коктейли из успокаивающих и возбуждающих микстур. Дали слабеет день ото дня. Нанита Калашникова, приехав в Порт-Льигат в середине июня, видит, как далеко зашло несчастье: ее друг тяжело болен, у его жены помрачение рассудка, в доме царит анархия. Рейнольдс Морс, Майкл Стаут и Робер Дешарн, преданные друзья, «спасители Дали», приехав к нему, узнают, что Гала жестоко оскорбила и выгнала доктора Вигерру, врача, который на протяжении многих лет пользовал Дали. У художника случаются приступы бреда, он с трудом передвигается, руки у него дрожат, его состояние внушает беспокойство. На помощь призывают хирурга Антонио Пуигверу: он дважды оперировал Дали, сначала простату, а затем, в 1979-м, в своей частной клинике в Барселоне — грыжу. Врач находит у художника начальную стадию атеросклероза и отравление беспорядочно принимаемыми американскими антибиотиками. Он глубоко сочувствует Дали, но не может удержаться от шутливого замечания: Дали немало поиздевался над жизнью, теперь настал ее черед издеваться. Он рекомендует обоим супругам снова лечь в больницу. Пуигвера отводит для Дали и Галы последний этаж своей клиники, отдав приказ никого не пускать к ним — ни друзей, ни членов семьи, и уж тем более ни журналистов, ни фотографов. Сальвадор Дали, капризный холерик, по-прежнему остается трудным больным, Гала к тому же постоянно подогревает его недовольство. Сколько раз доктору Пуигвере удавалось справиться с нервными приступами больного спокойно и ласково? Неведомо. Но дело кончилось тем, что врач тоже стал впадать в неистовый гнев. Оба истерика зачастую опоминались только после того, как вдвоем разоряли больничную палату.

Знаменательное пребывание в клинике подошло к концу, Гала и Дали снова вернулись в Порт-Льигат, где Дали начал лечить от депрессии Хуан Обиос, профессор психиатрии кафедры медицинского факультета из Барселоны. После шести недель сеансов врач подтвердил, что у создателя параноико-критического метода острая форма паранойи. Он готов был продолжать психоаналитические сеансы, но, когда он обратился к Гале за гонораром, она обозвала его вором. Случилось это 17 июля. Яростный поток брани Галы послужил причиной сердечного приступа у профессора, и он скоропостижно скончался прямо в «каза Дали». Далее следует сцена, достойная самой низкопробной бульварной пьесы: слуги, стараясь, чтобы хозяин дома ничего не заметил, выносят тело усопшего по лабиринтам «барраки» под неутихающий вой Галы, смертельно напуганной происшедшим. Заставить ее замолчать не было никакой возможности. Можно ли считать случайностью, что психиатр Рамон Видаль-и-Теик-сидор, который стал лечить Дали, через несколько недель сломал ногу на лестнице в Порт-Льигате?

Судя по фотографиям рьяных папарацци, обошедшим газеты всего мира, Дали утратил свое величие. С изможденным лицом, обвисшими седыми волосами он появляется ненадолго на террасе и делает несколько шагов, поддерживаемый с одной стороны дворецким, с другой — медбратом. Он по-прежнему подавлен, однако благодаря интенсивному лечению антидепрессантами мало-помалу приходит в разум. Теперь вокруг него клубятся другие слухи. Мишенью становится на этот раз Энрико Сабатер, которого подозревают не только в том, что он расхищает имущество своего патрона, но и в том, что он держит его взаперти. На взгляд, личный секретарь художника и впрямь внушает мало доверия: ему под сорок, чернявый, с длинными волосами, он носит два золотых медальона, золотые часы фирмы «Ролекс», золотой браслет от Картье и золотые кольца... На страницах еженедельника «VCD» Сабатер защищается. Кто, как не врачи, заявили, что заточение Дали — следствие его болезни? «Я не секретарь Сальвадора Дали, я — его друг и посредник в делах. Но у меня есть и собственный бизнес, который приносит мне гораздо больше доходов, чем живопись мэтра. Я, например, являюсь посредником при договорах о рыбной ловле, и некоторые латиноамериканские страны, позволяя ловить рыбу в своих прибрежных водах, платят мне комиссионные 0,25% от миллиарда, что составляет фантастические суммы. К тому же я получаю свои комиссионные при продаже тех двух или трех картин, которые господин Дали продает в год, а продает он их за двести или триста тысяч долларов каждую». Художник не проявляет ни малейшего интереса к этой полемике, его состояние улучшается, он бодрее ходит, с аппетитом ест, начинает читать и перечитывает Лейбница и Спинозу, более того, он берется за кисти. Его залитая светом мастерская расположена в самой высокой точке дома, одна ее застекленная стена смотрит на море, другая обращена к северу, именно здесь Дали написал общепризнанные шедевры, такие, как «Христос Сан Хуана де ла Крус», «Тайная вечеря», «Мадонна Порт-Льигата», и другой, более поздний, — «Дали со спины, рисующий Галу со спины, увековеченную благодаря шести виртуальным рогам, возможно, отраженным в шести подлинных зеркалах». Теперь Дали пишет маслом на дереве картину под названием «Развеселая лошадь», выбирая самые неожиданные краски своей палитры, чтобы изобразить гнилостное брожение лошадиного трупа. Он, без сомнения, вдохновлен тем, что его творения неуклонно растут в цене, а выставки пользуются неизменным успехом. Выставка-ретроспектива, переехавшая из Центра Жоржа Помпиду в галерею Тэйт, ставит рекорд по посещаемости и в Лондоне. Ко всеобщему удивлению, художник позволил себе даже появиться в Театре-Музее Гала—Дали в Фигерасе, где не был вот уже полгода. Он решил наконец объясниться с прессой и покончить со всеми слухами: «Под замком? Да ничего подобного! Сабатер? Мой добрый знакомый, человек, который курит больше всех в мире. Гала? Я люблю Галу. Она никуда не годная сиделка, никуда не годная кухарка, но она — моя муза. Когда мы поедем в мае на мою ретроспективную выставку в Прадо, в Мадрид, я еще раз обвенчаюсь с ней по коптскому обряду. В этот день я вызолочу себе усы. Это будет моей данью уважения Гале, единственной женщине в моей жизни. Разорен? Ничего подобного. Я скорее богат, чем беден. И если должен покупать в этом мире что-то за дорогую цену, то только самого себя».

Но что бы ни заявлял сам Дали, его взаимоотношения с Галой становились все хуже и хуже. В январе 1981 года Морсы навестили супругов Дали в отеле «Мёрис» и стали бессильными свидетелями последствий яростной ссоры — еще одной, очередной, по поводу Джефа Фенхольдта. Гала настаивала на возвращении в Нью-Йорк, надеясь, что любовник ждет ее там, Дали не соглашался. Ссора дошла до драки. Войдя, Рейнольдс Морс увидел художника с большим синяком под глазом и глубокой царапиной на подбородке. Гала лежала в ногах кровати, бездыханная, с несколькими сломанными ребрами и поврежденной рукой. Драки стали печальной обыденностью их жизни. Когда летом супруги собирались принять у себя короля Хуана-Карлоса и королеву Софию, Гала во что бы то ни стало хотела помешать Дали надеть красную «берретину», традиционный мужской головной убор каталонцев, который воспринимался примерно так же, как революционный фригийский колпак. Дали уже поднял трость, желая утихомирить жену, но, к счастью, вовремя подоспел Антонио и разнял супругов. Дали и Гала давно потеряли вкус и привычку жить под одной крышей, но Гала была уже не в силах одолевать лестницы своего замка, в том числе и ту, что вела к ней в спальню, и совместная жизнь стала необходимостью. Гала оставила Пуболь. Мадонна Порт-Льигата превратилась в старуху, которой вообще больше не хочется жить.

В феврале 1982 года Гала упала в ванной комнате и сломала шейку бедра. Ее немедленно отвезли в больницу в Фигерас, доктор Рэймонд Вилен, осмотрев ее, нашел, что разрывы кожи не поддаются лечению. Четыре дня спустя состояние Галы ухудшилось, и ее перевезли в больницу «Платон» в Барселоне. 2 марта ей сделали еще одну операцию. Безрезультатно. Разрывы на коже у Галы воспаляются, гноятся и не заживают. Таковы ужасающие последствия бесчисленных подтяжек, которые она делала все последние годы. Дали навестил Галу лишь однажды и пробыл очень недолго, зрелище устрашило его. Он предпочел сохранить образ своей музы в неприкосновенности.

В конце апреля Галу перевезли в Порт-Льигат. Там она и умрет — спокойно, в своей кровати, лицом к мысу Креус, как ее повернула сиделка. Сиделки суетились вокруг нее днем и ночью, причесывали, подкрашивали, одевали, ухаживали, окружали заботами, которые, по существу, уже были бессмысленными. Наступала ночь, Дали ложился на соседнюю кровать, и ему очень трудно было абстрагироваться от хрипов умирающей. Май 1982-го покажется художнику нескончаемым кошмаром. В первые дни июня к изголовью Галы пригласили из Кадакеса священника, чтобы он соборовал ее. Дали в лихорадочном возбуждении, растерянный, испуганный, переходил от одного из присутствующих к другому, спрашивая по сто раз: «Неужели Гала умрет?» Никто не решался ему сказать, что его муза в самом деле отходит. После недельной комы мадонна Порт-Льигата испустила последний вздох во второй половине дня 10 июня 1982 года. «Добрый вечер, Гала, — записывает Дали в своем «Дневнике гения» 17 сентября. — Я стучу по дереву, чтобы с тобой не стряслось ничего плохого. Ты — это я, ты — зеница моего ока». В ту минуту, когда Гала перешла из жизни в смерть, в полной сосредоточенной тишине раздался душераздирающий вскрик художника. В свидетельстве о смерти стоит: остановка сердца на почве атеросклероза. Артуро Каминада на расспросы журналистов ответил: «Когда мадам умерла, сеньор реагировал так, как реагировал всегда: он настаивал, что она по-прежнему жива».

Гала завещала похоронить себя в «десятине», подвальной комнате замка Пуболь, похожей на прохладную с влажным воздухом крипту, куда вела крутая лестница. Когда-то крестьяне ссыпали туда десятую часть урожая, принадлежащую сеньору. При жизни Галы крестьяне собирались в ней на праздник, который она устраивала каждый год. Дали собирался оформить ее гигантскими шахматами в честь своего друга Марселя Дюшана, напоминанием о неосуществившемся замысле остались несколько черных плиток на полу и два гипсовых офицера. Эта подвальная комната и стала последним прибежищем Елены Дали, которую все привыкли называть Галой. Она покоится в одной половине аскетически-строгой могилы, вторая была предназначена для Сальвадора Дали. Они хотели навсегда остаться друг подле друга, вечные влюбленные, Ромео и Джульетта. Предполагалось даже сделать отверстие в разделяющей их могильной стене, чтобы спали они вечным сном, соединив руки.

Смерть пришла к Гале в Порт-Льигате, а по испанскому закону перевозить покойника без разрешения магистрата нельзя. Однако сиделка, ни минуты не медля, разместила покойную с помощью Артуро на заднем сиденье «кадиллака», и они отправились в Пуболь. Полиции, если бы их остановили, они сказали бы, что сеньора Дали умерла по дороге. В замке сиделка осталась обряжать покойницу, а Сабатер уехал за Дали. Спустя несколько часов Дали приедет вместе со своим ближайшим окружением — Робером Дешарном, Антонио Пичотом, Мигелем Доменечем (адвокатом) и кузеном Гонсало Серракла. Галу положили в гроб набальзамированную, в любимом костюме из красного бархата от Шанель и накрыли прозрачной стеклянной крышкой. 11 июня 1982 года состоялось погребение, по ее желанию на нем присутствовали только ближайшие из ближайших. Ни Сесиль Элюар, ни Ана Мария Дали на похоронах не были. Панихиду отслужил священник Кадакеса.

«Если Галы не будет, — говорил Дали, — никто не сможет мне заменить ее. Она незаменима. Я останусь одиноким».

Сердце у него не лежало возвращаться в Порт-Льигат, оставив Галу одну в подземелье сумрачного замка, и он остался в Пуболе. Потом сюда из Кадакеса будут привозить каждую неделю букеты бессмертников, любимых цветов Галы, которые любил и его друг Лорка, написавший в «Цыганском романсеро»: «Архангел растаял в небе / Над улицами пустыми / А звезды по небосклону/ бессмертниками застыли».

На следующий день после похорон Галы Дали поставил на площадке лестницы, которая вела в крипту, чучело белой лошади: она должна была охранять усопшую.

Весной 1970 года в Нью-Йорке Дали объявил, что принимает подарки для замка Пуболь. И сам подарил первый подарок: белую лошадь — чучело, сделанное мастером Хоакимом Хавером. Сначала чучело привезли в Барселону и поставили в апартаментах отеля «Ритц», где Дали устроил пресс-конференцию для журналистов и сам сфотографировался верхом на белой лошади, потом ее перевезли в Пуболь и поместили в старинной конюшне.

Дали зажил отшельником, отдалился от поклонников, составлявших его королевский двор, общается только с самыми близкими друзьями, избегает любой шумихи. Сальвадор Дали носит траур и все реже изображает из себя Сальвадора Дали. Оставшись без Галы, художник стал готовиться ко времени без Дали. Завершая свои дни в обществе неизменной кислородной подушки, он любезно примет почести, которые ему окажет каталонское правительство в лице Ровира Тарасоны, вручив грамоту о награждении Большим крестом ордена Карлоса III, примет дань уважения и от короля Хуана-Карлоса, который наградит его титулом маркиза де Пуболь (пожизненно). В благодарность художник передаст государству свою последнюю большую работу — портрет маслом на холсте, названный им «Три прославленных тайны Галы». Официально объявив себя сиротой после того, как он порвал с семьей, Дали написал завещание и назначил наследником всего своего имущества, всех прав и всего художественного творчества испанское государство. Последняя воля художника привела каталонцев в ярость, они считали, что он помрачился в рассудке. Вряд ли их мнение справедливо, потому что свое пожелание он высказал много раньше. Незадолго до открытия музея в Фигерасе Дали в мадридской ежедневной газете «Я» от 15 августа 1970 года написал: «Все, чем мы обладаем, моя жена Гала и я, мы передаем испанскому государству, с тем чтобы это стало неотторжимой частью его владения. Передаем все, абсолютно все». Дали передал государству как собственные полотна, так и картины из своей коллекции, среди которых были полотна Де Кирико и шедевр Пикассо «Хлеб», когда-то подаренный им Гале.

После смерти Галы Дали действительно почувствовал себя глубоко одиноким и попытался воскресить призраки прошлого — он пригласил Луиса Бунюэля снимать фильм в замок Пуболь. Но друг детства тоже состарился и давным-давно оставил кино. Он живет таким же затворником, как Дали. А Дали покидает замок Галы лишь изредка, появляясь ненадолго в Театре-Музее в Фигерасе.

До последнего дня он продолжает быть одержимым Галой. В апреле 1983-го в Мадриде и Барселоне должны открыться две его ретроспективные выставки; написанное им введение к каталогу называется «Божественная Гала»: «Божественная Гала! Любовь к ней пламенела во мне еще до рождения. В миг высочайшего напряжения этой любви произошла мутация, породившая своеобразие. Благодаря ей возник мой знаменитый параноико-критический метод, и критический разум стал с максимальной точностью отслеживать бредовые видения».

30 апреля Дали в белом хитоне и шапочке из горностая позволил себя сфотографировать перед последней картиной, которую он написал, — «Хвост ласточки и виолончель». Больше он не пишет картин и все свое время посвящает переустройству замка. В зале с гербами он задумал поставить трон. Стоящий между двух позолоченных колонн и двух резных деревянных львов, трон будет предназначен для приема журналистов. По замыслу Дали, на боках у львов должны болтаться стремена, а голову одного из них будет украшать корона, сделанная из вилок. Над троном подобие синего балдахина, увенчанного гербом, состоящим из трех горностаевых хвостов, тоже на синем фоне, и корона маркиза де Пуболь. Его замыслы будут осуществлены после смерти.

Дали умрет не в Пуболе. 30 августа 1984 года загорелась спальня Галы, довольно сумрачная комната с преобладанием синего цвета — синие шторы, кресла, полог, — которую Дали сделал своей спальней. Дали серьезно обгорел — нога, рука, пах. Около пяти часов утра он без конца нажимал на кнопку светового сигнала, вызывая сиделок, и спровоцировал короткое замыкание. Вспыхнул огонь, мгновенно загорелись шторы и полог. Дали бросился на пол, вокруг клубился черный дым. В комнате сгорело все — люстра, туалетный стол, кушетки, балдахин, зеркало в серебряной оправе, серебряный канделябр 1875 года, русская икона и рисунок, изображающий ангела, подарок Дали Гале.

Фотографы и журналисты пытались сфотографировать художника, пока он упрямился, не желая ехать в больницу. После яростных споров его все-таки удалось уговорить, и он позволил отвезти себя в больницу «Эль Пилар» в Барселоне. Однако ехал он туда в «кадиллаке», а не в карете «скорой помощи», как рекомендовали врачи, и настоял на том, чтобы заехать и взглянуть на свой последний монтаж в Театре-Музее в Фигерасе — лодка, носящая имя «Гала», водруженная на колонну из авторезины.

В восемьдесят лет Дали покинул замок Галы и обосновался в башне Торре Галатея (первоначальное название — Торре Горго), историческом памятнике XIII века, эта башня когда-то была частью крепостных стен Фигераса. Осенью 1981-го памятник был выкуплен общественностью города, с тем чтобы стать частью Театра-Музея Гала—Дали. Гала отнеслась неодобрительно к расширению музея, считая, что «жалкая развалина, принадлежавшая когда-то жалким каталонским горожанам, потребует на восстановление слишком много денег». В башне разместится мемориальная выставка, посвященная Нарциссу Монтуриолю, изобретателю подводной лодки, который был родом из Фигераса, и библиотека с книгами двух писателей, повлиявших на Дали, — французского сюрреалиста Рэймона Русселя и каталонского философа Франсиско Пухолса. Дали переименовал Торре Горго в Торре Галатея в память «всех тайн» и запретил в нее доступ «тем, кто не герой». В нее можно было входить только с устного разрешения Галы. В пристройке башни отвели помещение для мемориальной комнаты Франсиско Пухолса с легендарным шкафом, где хранятся его рукописи, с тем чтобы их можно было изучать, и там же располагается комната с проекционным аппаратом, куда «запрещен доступ критикам и искусствоведам». В Торре Галатея создана возможность также для изучения научных, эстетических и иных работ математика Рене Тома.

«Смерть работает во мне без устали, как песок в песочных часах. Прогрессирующее разрушение, но из-за него по контрасту жизнь кажется мне все прекраснее. Я вижу в этом процессе влекущую игру противоположностей. Я бегу от смерти, но благодаря ей мое существование приобретает терпкий и острый вкус», — говорил Дали. 23 января 1989 года он умер в больнице Фигераса в 10 часов 15 минут, ему было восемьдесят четыре года. Он умер после долгой агонии в кислородной палатке. Врач Карлос Понсати сообщил, что художник не мог длить и дальше искусственно поддерживаемую жизнь. Дали не прикасался к кисти с 1983 года. В том же самом году один из журналистов задал ему вопрос: «Правда ли то, что вы — величайший гений живописи?» И Дали ответил: «Да, и мы оба это прекрасно знаем». Получив известие о его смерти в Милане, Аманда Лир сказала: «Для него должно быть большим утешением то, что он наконец совершенно свободен». Король Хуан-Карлос и королева София Испанская выразили «свою глубокую скорбь по поводу кончины каталонца, испанца, ставшего гражданином мира, с которым их связывала личная дружба». Хорхе Семпрун, министр культуры Испании, сказал: «Дали был последним из великих того поколения творцов, которые революционизировали искусство двадцатого века. Дали создал целый мир парадоксальной поэзии и великолепно живописал его».

Дали лежал в гробу, одетый в длинное белое одеяние из шелка с королевской короной Испании, и тысячи почитателей художника приходили проститься с ним. Сальвадора Дали похоронили в Фигерасе в восьмидесяти километрах от Галы. Он хотел держать ее за руку всю вечность, но мэр муниципалитета решил иначе. Он будто бы исходил из высказанной уже на смертном одре 22 декабря 1988 года последней воли художника. Сальвадор Дали уделил Недолгое время господину Марио Лорке, которое провел с ним наедине и якобы сказал ему, что хотел бы покоиться в Фигерасе, своем родном городе, рядом с картинами Театра-Музея Гала—Дали, став единым целым со своим творчеством.

23 января 1989 года гроб Дали опустили в могилу. Несли его люди, одетые в синие с красным и желтым мундиры, и в цилиндрах. Все кинокамеры мира следили за погребальным действом. Но действа, собственно, не было. Фигерас оказался не на высоте присущей Дали эксцентричности, похоронная церемония отличалась простотой и провинциальной банальностью, мало соответствующей духу вечного антиконформиста, но, быть может, совпадала с тем смирением, в котором он прожил свои последние дни. Кроме Хорхе Семпруна и Хорхе Пухола на похоронах присутствовал президент Испании, одетый в зеленый фрак академика изящных искусств, гравер Пьер-Ив Тремуа и Луи Павель, сотрудник «Фигаро магазин». В 17 часов 10 минут гроб художника опустили в цементную могилу, сделанную в крипте, в центре музея. Ала Мария Дали горевала в одиночестве у себя дома в Кадакесе: «Я плакала о своем брате, не о художнике». Сестра пережила брата на два года.

Дали говорил: «Я — католик, принадлежу апостольской римской церкви, но вместе с тем верю в Апокалипсис. Я верю, что все кончится необычайным фейерверком и перед концом вспыхнет надпись: «Да здравствует Фигерас!»» И еще он говорил, что, когда близнецы Дали и Гала умрут, гигантская скульптура, венчающая их дом в Порт-Льигате и представляющая их двоих, расплачется горючими слезами. В день смерти художника рыбаки Порт-Льигата внимательно наблюдали за каменной четой. Чуда не произошло.

Вам понравился сайт? Хотите сказать спасибо? Поставьте прямую активную гиперссылку в виде <a href="http://www.dali-genius.ru/">«Сальвадор Дали: XX век глазами гения»</a>.