Сентябрь

1-е

И через двадцать лет после того, как я написал эпилог своей «Тайной жизни», волосы мои по-прежнему остаются черными, на ногах не появился ни один позорный стигмат мозолей, и даже живот, который начал было превращаться в брюшко, после операции аппендицита вновь стал таким же плоским, как в юности. Дожидаясь обретения веры, которая есть милость Господня, я стал героем. Да нет, я оговорился — вдвойне героем! По Фрейду, герой — это тот, кто восстал против отцовской власти и против отца и в конце концов одержал победу. Так было у меня с отцом, которого я бесконечно любил. Однако ему при жизни так редко удавалось выказать мне свою любовь, что сейчас, пребывая на небе, он переживает кульминацию иной, поистине корнелевской трагедии¹: он может быть счастлив лишь оттого, что я, его сын, только из-за него стал героем. Точно такая же ситуация и с Пикассо, который является моим вторым отцом — духовным. Но моим бунтом против его власти и моей не менее корнелевской победой Пикассо сможет насладиться еще при жизни. Если уж ты обречен стать героем, то, право, стоит быть героем вдвойне, чем вообще не быть им. Также за годы, прошедшие после написания эпилога, я не только не развелся, как это делали все подряд, а, напротив того, вторично вступил в брак со своей собственной женой, и на сей раз в лоне Римской апостольской католической церкви, как только кончина первого поэта Франции^*, бывшего первым мужем Галы, позволила нам совершить церковное бракосочетание. Тайное наше бракосочетание состоялось в скиту Пресвятой Девы Ангелов и преисполнило меня безмерной исступленной радостью, поскольку отныне я знаю, что нет на свете сосуда, способного вместить бесценные эликсиры моей неутолимой жажды церемониалов, ритуалов и сакрального.

Через пятнадцать минут после повторного брака я душой и телом оказался во власти нового каприза, чем-то смахивающего на острую зубную боль: мне захотелось еще раз сочетаться с Галою браком. Возвращаясь в сумерки в Порт-Льигат, я у моря (а был прилив) встретил сидящего епископа (в жизни мне часто в нужный момент случалось встречать сидящего епископа). Я поцеловал его перстень, но с удвоенной благодарностью поцеловал снова, когда он растолковал мне, что я могу еще раз вступить в брак по коптскому ритуалу, самому длинному, сложному и изматывающему из всех существующих на свете. Он также сказал мне, что это ничего не добавит к католическому таинству, но и не убавит тоже. Так это же прямо для тебя, Дали, Диоскур! После того как ты стал обладателем стольких яиц на блюде без блюда, тебе недоставало только этого — обладать двойным ничто, то есть удвоенным ничем, которое и впрямь было бы ничем, не будь оно сакральным.

А посему в этот вершинный момент моей жизни мне следует придумать великое далианское празднество. И однажды я такое празднество устрою. А пока что Жорж Матье с откровенностью и доверием поистине благородного человека пишет мне:

«Во Франции упадок придворных празднеств начался с династии Валуа², изгнавшей с них толпы простонародья, а ускорило этот упадок итальянское влияние, превратившее празднества в зрелища с неким мифологическим или аллегорическим значением, единственной целью которых было ослепить пышностью или "хорошим вкусом". Нынешние же светские празднества, каков бы ни был их исток и кто бы их ни давал — гг. Артуро Лопес или Шарль де Бейстеги, маркиз де Куэвас или Аркангес, — не более чем археологическая реконструкция.

Жить — это прежде всего участвовать. После Дионисия Ареопагита³ никто на Западе, ни Леонардо да Винчи, ни Парацельс, ни Гёте, ни Ницше, не имел такой тесной связи с Космосом, как Дали. Сделать доступным для человека процесс творчества, напитывать космическую и общественную жизнь — вот истинная роль художника; и величайшая заслуга итальянских князей эпохи Возрождения, вне всяких сомнений, состоит в том, что они понимали эту очевидную истину и поручали устройство своих празднеств да Винчи или Брунеллески⁴.

Одаренный потрясающим воображением, пристрастием к пышности, театральности, грандиозности, Дали приводит в замешательство заурядные умы, поскольку ярким светом он затемняет истины и использует скорей уж диалектику аналогий, чем диалектику тождественности. Тем же, кто дал себе труд доходить до эзотерического смысла его поступков, он предстает как самый скромный и самый восхитительный волшебник, подстрекающий их проницательность к постижению того факта, что как космический гений он стократ более велик, чем как живописец».

На столь безмерную любезность я ответил «Гордыней бала Гордыни», где изложены мои главнейшие мысли насчет того, каким в наше время должно быть празднество, и при этом я благоразумно имел в виду заранее, причем очень заранее, утихомирить тех своих друзей, которых я на свой бал не приглашу.

«Празднества в наше время станут лирическими апофеозами горделивой кибернетики, но униженной и обремененной рогами, так как лишь одна кибернетика сможет обеспечить священную преемственность неумирающей традиции празднеств. Ведь в знобящий миг Ренессанса празднество актуализировало почти мгновенные и пароксизмальные экзистенциальные наслаждения всех моральных информационных структур: снобизма, шпионажа, контршпионажа, макиавеллизма, литургии, эстетического рогоношества, гастрономического иезуитства, феодальных и лилипутских недугов, состязаний между изнеженными дураками...

В наше время лишь кибернетика с ее безмерным потенциалом теории информации сможет, основываясь на новых статистических обоснованиях, наградить рогами всех участников празднества и одновременно всех снобов, потому что, как сказал граф Этьен де Бомон: "Празднества устраивают главным образом для тех, кого на них не приглашают".

Скатологическое ослепление сакральным, которое должно стать пуантилистской кульминационной запятой всякого уважающего себя празднества, будет выражаться, как и в прошлом, через ритуал архетипического жертвоприношения. Во времена Леонардо потрошили дракона, из брюха которого сыпались лилии, а сейчас необходимо будет потрошить самые совершенные, самые сложные, самые дорогостоящие, самые разорительные для общества кибернетические машины. Они будут принесены в жертву ради удовольствия и развлечения князей, вследствие чего будут наставлены рога общественной миссии этих чудовищных махин⁵, вся потрясающая информационная мощь которых послужит лишь для того, чтобы вызвать светский, скоротечный и слегка интеллектуализированный оргазм у всех, кто пришел сжигать себя в ледяном пламени рогоносных алмазных огней суперкибернетического празднества.

Не будем также забывать, что эти информационные оргии необходимо будет оросить кровью и большими дозами оперного пения, конкретной иррациональности, конкретнейшей конкретной музыки и заключить в абстрактные декорации в стилистике Матье и Милларе, в точности как в уже прославившихся празднествах, которые Дали хочет оформить в музыкальном диапазоне лирического звукового сопровождения, источником какового будет мучительное оскопление и предание смерти пятисот пятидесяти восьми хряков под аккомпанемент трехсот мотоциклов с работающими моторами, но не забывая при этом отдать должное прошлому наподобие пассажей органов, внутри которых привязаны к клавиатуре кошки, чье истошное мяуканье смешивается с божественной музыкой падре Витториа⁶, что в свое время практиковал уже король Испании Филипп II⁷.

Новые кибернетические празднества бесполезной информации (но тут я должен удержать себя от подробного описания того, что составляет мою гордость) будут возникать самопроизвольно, как только в Европе будут восстановлены традиционные монархии, что приведет к ее объединению вокруг Испании.

Короли и князья, а равно и придворные будут усердствовать, устраивая эти великолепные празднества, но прекрасно при этом понимая, что даются они не ради развлечения, а для того, чтобы утолить национальную гордость своих народов».

И опять же в который раз я остаюсь верен своим проектам без блюда, которые изложил в эпилоге, и не собираюсь ехать в Китай или отправиться в путешествие на какой-нибудь там Ближний или Дальний Восток. Есть только два места, которые мне всегда хочется видеть, когда я возвращаюсь из Нью-Йорка, что происходит с математической регулярностью раз в году, — во-первых, знаменитый вход в парижское метро, навязчивое олицетворение всей пищи духовной Нового времени — Маркса, Фрейда, Гитлера, Пруста, Пикассо, Эйнштейна, Макса Планка⁸, Галы, Дали и всего, всего, всего прочего, а во-вторых, ничем не примечательный вокзал в Перпиньяне⁹, где по причинам, еще не вполне понятным мне, мозг и душа Дали обрели возвышеннейшие идеи. Это из идей, подаренных перпиньянским вокзалом, родилось:

«Квант действия» ища всегда,
Живопи-ла, живопи-ре, живопи-ре-ла-ла.
«Квант действия» ища всегда,
Ах сколько он живопи-ре
Живопи-ла, живопи-ре, живопи-ре-ла-ла.

Мне нужно было найти в живописи этот «квант действия», который сейчас правит микрофизическими структурами материи, а сыскать его можно было лишь благодаря моей способности провоцировать — я ведь величайший провокатор — всевозможные происшествия, которые обладают свойством ускользать от эстетического и даже анимистического контроля, тем самым обретая возможность сообщаться с космосом... живопи-ла, живопи-ре, живопи-ре-ла-ла, и космо-ла, и космо-ре, и космо-ре-ла-ла. Начинал я с канализации... живопи-ла, живопи-ре, живопи-ре-ла-ла... канализа, канали-ре, канали-ре-ла-ла. Я изображал придонную грязь и кровопийственность спрутов, обитателей морских бездн. Я кровопийствовал вместе с живыми спрутами. Писал я и морских ежей, вспрыскивая им адреналин, дабы усилить конвульсивность их агонии, и вставляя между пятью зубами их аристотелева ротового отверстия¹⁰ покрытый парафином стержень, чтобы на нем отобразилось самое ничтожное их содрогание. Я воспользовался дождем из маленьких жаб, падавших с неба во время грозы, дабы они в процессе самопрорыва прорисовали лягушачье шитье наряда Дон Кихота. Обнаженных женщин, чьи тела были вымазаны краской, превращены в живые тряпки и перемешаны с только что оскопленными хряками, я сочетал с мотоциклами с работающими моторами и все это засовывал в мешки для всяких непредвиденных нечистот. Я взрывал живых лебедей, начиненных плодом граната, чтобы суметь стробоскопически запечатлеть малейший кишечно-пищеварительный клочок их еще почти живой физиологии.

Как-то однажды я со всей поспешностью поднялся в оливковую рощу, где производил все эти эксперименты, но с собой у меня не было ни моего водяного пулемета, ни живого носорога, который мне нужен был бы для получения следов, ни даже какого-нибудь завалящего полудохлого спрута, так что то был единственный раз, когда мне «чуть было не пришлось дожидаться», как это едва не приключилось с Людовиком XIV. Но рядом была Гала. Она как раз нашла кисть и протянула ее мне со словами:

— Попробуй, может, с ней что-то выйдет!

Я попробовал. И чудо свершилось! Все эксперименты последних двадцати лет вдруг проявились в нескольких уникальных архангелических мазках! Реализовалось все, что я предугадывал в течение всей своей жизни. «Квант действия» живопи-ла... живопи-ре... живопи-ре-ла-ла... коренился в небрежно-героическом мазке дона Диего Веласкеса де Сильва, и, пока Дали писал... живопи-ла, живопи-ре, живопи-ре-ла-ла... я услышал Веласкеса, и его кисть, исчезая, промолвила мне: «Ты сделал себе бо-бо, малыш?» — и живопи-ла, живопи-ре, живопи-ре-ла-ла.

Какова же, однако, сила Веласкеса — и это в разгар антиреалистического хаоса, в момент апогея «Action Painting»! Спустя три сотни лет он является нам как единственный в истории великий художник. И тут Гала с горделивой сдержанностью, с какой только ее народ способен покоряться герою-победителю, промолвила:

— Да, но ведь и ты изрядно ему помог!

Я взглянул на нее, но и без этого я знал, что со своей пышной прической и моими усами она, побывав волосатеньким орешком, космической обезьянкой и корзинкой с черникой, похожа на омытого майским ливнем Веласкеса, с которым я мог бы заняться любовью.

Живопись — это любимый образ, который входит в глаза и стекает с кончика кисти, и любовь — то же самое!

Чафаринада, чафаринада, чафаринада, чафаринада, чафаринада¹¹ — вот она, новая сперма, которая породит всех грядущих художников мира, потому что чафаринады Веласкеса суть вселенские, экуменические.

Примечания

*. Поль Элюар.

1. Корнелевская трагедия. Корнель Пьер (1606—1684) — великий французский драматург, основоположник классицистского театра. Его пьесы, как и пьесы его младшего современника Жана Расина, являются образцом высокой трагедии.

2. Валуа — династия французских королей, царствовавшая с 1328 года и пресекшаяся в 1589-м, когда ее сменила династия Бурбонов.

3. Ареопагит Дионисий — по преданию, первый епископ Афин (I в. н. э.), которому приписывают «Ареопагитики», четыре сочинения «О именах Божиих», «О таинственном богословии», «О небесной иерархии», «О церковной иерархии», написанные в духе мистического богословия, характерного для неоплатоников V—VI веков, что и позволяет их отнести к этому времени.

4. Брунеллески Филиппо (1377—1446) — итальянский архитектор, скульптор, ученый, создатель теории перспективы. Работал во Флоренции при дворе Медичи.

5. Не следует забывать, что в 1960 году еще не было персональных компьютеров, тогдашние электронно-вычислительные машины были, как правило, ламповые и занимали огромные площади.

6. Витториа (на самом деле Виктория) Томас Луис де (ок. 1548—1611) — испанский композитор, органист, которого называли «испанский Палестрини». Более 20 лет провел в Италии (возможно, поэтому Дали итальянизировал его фамилию), с 1649 года был в Мадриде органистом в монастыре францисканцев.

7. Филипп II (1527—1598) — испанский король (с 1556 г.), ревностный защитник католической веры, вел непримиримую борьбу с ересями и протестантами; по свидетельствам современников и историков, отличался жестокостью и даже садистскими наклонностями. Рассказ о его музыкальных экзерсисах с кошками приводится во многих источниках и художественных произведениях.

8. Планк Макс (1858—1947) — немецкий физик-теоретик, создатель квантовой теории ввел понятие «квант действия» (постоянная Планка).

9. Перпиньян — город во Франции, почти на границе с Испанией. Очевидно, там чета Дали при поездках в Париж проходила таможенные формальности (см. запись от 19 сентября 1963 года). К 1965 году относится картина Дали «Мистика вокзала в Перпиньяне».

10. В ротовом отверстии морских ежей расположен жевательный аппарат, снабженный пятью длинными зубами, который именуется «аристотелев фонарь».

11. Чафаринада (исп. chaffarinada) — клякса, пятно. Дали провокативно вводит в текст варваризм, по написанию могущий сойти за французское слово, правда не существующее во французском языке.

Вам понравился сайт? Хотите сказать спасибо? Поставьте прямую активную гиперссылку в виде <a href="http://www.dali-genius.ru/">«Сальвадор Дали: XX век глазами гения»</a>.