Сентябрь

Порт-Льигат, 1-е

Трудно удерживать напряженное внимание всего мира более получаса подряд. Мне же удалось делать это в течение двадцати лет, причем день за днем. Моим девизом было: «Пусть говорят о Дали, даже если говорят хорошо». В течение двадцати лет мне удавалось делать так, чтобы газеты получали по телетайпам и печатали самые невероятные новости вроде:

ПАРИЖ. Дали прочитал в Сорбонне лекцию о «Кружевнице» Вермеера и носороге. Он приехал в белом «роллс-ройсе», загруженном тысячей белых кочанов цветной капусты.

РИМ. В саду княгини Паллавичини, освещенном факелами, возникает Дали, неожиданно появившись из кубического яйца, исписанного магическими формулами Раймунда Луллия, и произносит пламенную речь на латыни.

ЖЕРОНА. ИСПАНИЯ. Дали только что совершил тайное литургическое бракосочетание с Галой в скиту Пресвятой Девы Ангелов. Он заявил: «Отныне мы — архангелические существа!»

ВЕНЕЦИЯ. Гала и Дали в обличье девятиметровых великанов сходят по ступеням дворца Бейстеги и, смешавшись с радостно приветствующей их толпой, танцуют на Пьяцца.

ПАРИЖ. На Монмартре, напротив «Мулен-де-ла-Галетт»^*, Дали создает иллюстрации к «Дон Кихоту», стреляя из аркебузы по литографскому камню. Он заявил: «Мельницы делают муку, а я сейчас из муки сделаю мельницу». Затем, наполнив два носорожьих рога мукой и хлебным мякишем, пропитанным литографской краской, он с силой мечет их на камень и получает то, что обещал.

МАДРИД. Дали произносит речь, приглашая Пикассо возвратиться в Испанию. В самом начале он восклицает: «Пикассо — испанец, я — тоже! Пикассо — гений, я — тоже! Пикассо — коммунист, я — ни в коем случае!»

ГЛАЗГО. Знаменитое полотно Дали «Христос Сан-Хуана де ла Крус» приобретено городом при единодушном согласии всех членов муниципалитета. Цена, заплаченная за эту картину, вызывает негодование и ожесточенные споры.

НИЦЦА. Дали объявляет о намерении снять фильм «Плотская тачка» с Анной Маньяни¹, где героиня безумно влюбляется в тачку.

ПАРИЖ. Дали во главе процессии, несущей батон пятнадцатиметровой длины, прошел через весь город и торжественно возложил этот батон на сцене театра «Этуаль», после чего произнес истерическую речь о «космическом клее» Гейзенберга.

БАРСЕЛОНА. Дали и Луис Мигель Домингин² решили устроить сюрреалистскую корриду, в конце которой вертолет в платье инфанты от Баленсьяги вознесет принесенного в жертву быка на небо, а затем он будет доставлен на священную гору Монсеррат на съедение стервятникам. Одновременно на специально выстроенном Парнасе Домингин возложит венец на голову Галы, одетой Ледой, а из яйца у ее ног выйдет обнаженный Дали.

ЛОНДОН. В планетарии воспроизведено расположение звезд в небе над Порт-Льигатом в момент рождения Дали. Сам же он, основываясь на анализе своего психиатра доктора Румгера^**, объявил себя и Галу воплощением космического и божественного мифа Диоскуров³ (Кастора и Полидевка). «Мы с Галой — дети Зевса».

НЬЮ-ЙОРК. Дали высаживается в Нью-Йорке в золотом космическом скафандре, сидя внутри знаменитого «овосипеда» — изобретенного им нового средства передвижения в виде прозрачной сферы, которое перемещается посредством галлюцинаций, вызванных воспоминаниями о внутриутробном рае.

Никогда, никогда, никогда, никогда переизбыток денег, рекламы, успеха, популярности не вызывал у меня — ни на единый миг — желания наложить на себя руки, совсем даже напротив, мне это безумно нравится. Совсем недавно один мой знакомый, который просто не способен понять, почему подобная шумиха не причиняет мне ни малейших страданий, с видом искусителя поинтересовался:

— И что же, вы ничуть не страдаете от такого успеха?

— Нет.

С умоляющей интонацией он задал следующий вопрос:

— И даже никаких, даже самых ничтожных, неврозов не возникает? (В голосе его звучало: «Ну сжальтесь, признайтесь, что да».)

— Нет! — категорически отрезал я.

После чего, поскольку он сказочно богат, я добавил:

— И я могу вам это доказать, совершенно невозмутимо приняв, не сходя с места, пятьдесят тысяч долларов.

Все, особенно в Америке, жаждут знать, в чем состоит секрет моего метода достижения таких успехов. Да, такой метод существует. И называется он «параноидально-критический метод». Уже тридцать лет прошло, как я его придумал и плодотворно использую, хотя до сих пор толком не знаю, в чем же он заключается. В общем виде с его помощью осуществляется строжайшая систематизация бредовейших феноменов и материй с целью сделать реально творческими мои самые безумно опасные идеи. Метод этот действенен лишь при условии, что имеется некий мягкий движитель божественного происхождения, некое живое клеточное ядро, а именно Гала, — все прочее не подходит.

В качестве образчика предлагаю читателям моего дневника описание одного-единственного дня — дня накануне моего недавнего отъезда из Нью-Йорка, прожитого в соответствии с моим знаменитым параноидально-критическим методом.

Ранним утром мне снилось, будто я произвел множество белых, исключительно чистых какашек и производить их было страшно приятно. Проснувшись, я объявил Гале:

— Сегодня у нас будет куча золота!

Ведь, по Фрейду, этот сон свидетельствует без всяких там эвфемизмов о моем сродстве с курицей, несшей золотые яйца, и сказочным ослом, у которого, как только он поднимал хвост, вместо экскрементов сыпались золотые монеты, не говоря уже о Данае с ее божественным полужидким золотым поносом. Уже неделю я чувствовал, что превращаюсь в алхимический тигель, и запланировал собрать в полночь — в последнюю ночь накануне моего отъезда из Нью-Йорка — в Champagne-Room клуба «Эль-Морокко» группу своих друзей, украшением которой будут четыре самые красивые манекенщицы Нью-Йорка, и их блистательное присутствие станет как бы предвестием возможности «Парсифаля». Этот «Парсифаль», возможность постановки которого я обдумывал весь тот бурный день, чудесным образом стимулировал мою активность и энергию, обещавшую достичь в тот день невероятных вершин, и походя помогал разрешать все проблемы, так что им всякий раз не оставалось ничего иного, кроме как по-прусски щелкать передо мной каблуками.

В половине двенадцатого я вышел из гостиницы, имея две четкие цели: сделать у Филиппа Хальсмана иррациональную фотографию и перед ленчем попытаться продать мою картину «Сант-Яго Компостельский, небесный покровитель Испании» американскому миллиардеру и меценату Хантингтону-Хартфорду. По чистой случайности лифт остановился на третьем этаже, где на меня накинулась толпа заждавшихся журналистов, так как я начисто позабыл о назначенной мной пресс-конференции, на которой должен был представить совершенно новый эскиз флакончика для духов. Меня сфотографировали в тот самый момент, когда мне вручили чек, каковой я сложил и сунул в жилетный карман, хотя и был несколько огорчен, так как у меня не оставалось никакого выхода, кроме как на месте нарисовать оговоренный в контракте флакончик, о котором я и думать не думал, после того как подписал договор. Ни секунды не колеблясь, я поднимаю с пола перегоревшую лампочку из вспышки одного из фоторепортеров. Она синеватого цвета, точь-в-точь как анисовая водка. Я демонстрирую ее собравшимся, держа двумя пальцами, как величайшую драгоценность.

— Вот моя идея!

— Но она же не представлена на рисунке!

— Это лучше, чем рисунок! Готовый образец! Остается только тщательно воспроизвести его!

Я легонько прижимаю лампочку к столу, раздается еле слышный треск, и вот она уже стоит на столе. Я демонстрирую патрон: так будет выглядеть золотая пробка флакона. Парфюмер восторженно восклицает:

— Это же просто, как колумбово яйцо, но до этого надо было додуматься! Но как, дражайший маэстро, будут называться эти уникальные духи, предназначенные для коллекции «новой волны»?

Дали односложно отвечает:

— Flash!^***

— Flash! Flash! Flash! — закричали все.

Прямо как на супершоу Шарля Трене⁴. Меня поймали в дверях и задали вопрос:

— Что такое мода?

— Все, что становится немодным!

Тут же стали меня умолять высказать последнюю далианскую идею насчет того, что должны носить женщины.

Я на ходу отвечаю:

— Груди на спине!

— Почему?

— Потому что груди содержат белое молоко, которое способно создать ангелический эффект.

— Вы подразумеваете непорочную белизну ангелов? — не отставали от меня.

— Я подразумеваю лопатки женщин. Если продолжить их лопатки, пустив две струйки молока, и сделать стробоскопическую фотографию, то мы получим точное изображение «капельных ангельских крыл», подобных тем, какие писал Мемлинг⁵.

Осененный этой ангелической идеей, я направился на встречу с Филиппом Хальсманом с твердым решением фотографически воспроизвести капельные крылья, которые буквально только что пришли мне в голову и всецело овладели моим воображением.

Но у Хальсмана не оказалось нужной аппаратуры, чтобы сделать стробоскопическую фотографию, и я решил прямо сейчас же фотографически представить историю марксизма на примере трансформаций волосяного покрова. С этой целью я подвесил себе к усам вместо вожделенных капелек шесть белых бумажных кружков. На каждый из кружков Хальсман по порядку нанес портреты — Карла Маркса, с буйной бородищей и львиной гривой, Энгельса, с точно такими же волосяными атрибутами, но уже не столь изобильными, почти лысого Ленина, с жиденькими бороденкой и усами, Сталина, чья лицевая растительность ограничивалась усами, чисто выбритого Маленкова. Поскольку у меня оставался еще один кружок, я пророчески предназначил его для Хрущева, с его лунообразной головой^****. Сейчас Хальсман рвет на себе остатки волос, особенно после возвращения из России, где эту фотографию из его книги «Усы Дали» воспринимали с бурным ликованием.

К Хантингтону-Хартфорду я прибыл, держа в одной руке шестой беспортретный кружок, а в другой — цветную репродукцию своего «Сант-Яго», которую я намеревался ему показать. Но уже в лифте я вспомнил, что этажом выше Хантингтона-Хартфорда живет князь Али-хан. И вот по причине своего врожденного необузданного снобизма я после секундного колебания передал репродукцию «Сант-Яго» лифтеру, чтобы тот вручил ее князю как мой подарок и свидетельство почтения. И тут же почувствовал себя полным дураком, так как явился к Хантингтону-Хартфорду мало того что с пустыми руками, но еще и с пустым кружком, к тому же болтающимся, что уже совсем смехотворно, на ниточке. Однако потихоньку я начал находить вкус в абсурдности этой ситуации и сказал себе, что все будет отлично. И действительно, мой параноидально-критический метод использует это бредовое происшествие, превратив его в самое плодотворное событие дня. «Капитал» Карла Маркса уже начал проклевываться из будущего далианского яйца Христофора Колумба.

Хантингтон-Хартфорд сразу же осведомился, принес ли я цветную репродукцию «Сант-Яго». Я сказал «нет». Он поинтересовался, нельзя ли поехать в галерею и распаковать там картину. Но в этот момент, не знаю даже почему, я решил, что «Сант-Яго» должен быть продан в Канаду.

— Знаете, я лучше напишу для вас другую картину: «Открытие Нового Света Христофором Колумбом».

Это прозвучало как волшебное слово, да, в сущности, таковым оно и было! Дело в том, что будущий музей Хантингтона-Хартфорда должен был быть построен на Колумбус-сёркл как раз напротив единственного памятника Христофору Колумбу, — совпадение, на которое мы обратили внимание только много месяцев спустя. И в этот момент, когда я пишу эти строки, присутствующий здесь мой друг доктор Колен поинтересовался, обратил ли я внимание, что лифт в доме князя был производства фирмы «Данн и К^о». Так, значит, получается, что, думая о покупателе «Сант-Яго», я мысленно имел в виду леди Данн, и она потом и впрямь купила его.

И сейчас я опять благодарю Филиппа Хальсмана за то, что он отказался поместить на последний кружок портрет Хрущева. Думаю, теперь я имею право называть этот кружок «мой Колумбус-сёркл», потому что, не будь его, я, быть может, никогда не написал бы космический сон Христофора Колумба⁶. Кстати, географические карты, недавно обнаруженные советскими историками, точнейшим образом подтверждают тезис, развернутый моей картиной, так что это мое произведение просто как нарочно предназначено для показа на выставке в России. Сейчас как раз мой друг С. Юрок⁷ едет туда с репродукцией этого полотна, собираясь предложить советскому правительству программу культурного обмена, которая объединит меня с двумя моими великими соотечественниками — Викторией де Лос-Анхелес⁸ и Андресом Сеговией⁹.

Пришел я на пять минут пораньше, чтобы пообедать с Галой. Но не успел даже сесть за стол. Звонят из Палм-Бич. На проводе м-р Уинстон Гест, и он заказывает мне картину «Богоматерь Гваделупская», а также портрет своего двенадцатилетнего сына Александра, у которого, как я заметил, волосы бобриком, точь-в-точь как пух у недавно вылупившегося цыпленка. И опять, только я собрался усесться, меня приглашают за соседний стол и спрашивают, не соглашусь ли я сделать эмалевое яйцо в стиле Фаберже¹⁰. Яйцо предназначается для хранения жемчужины.

Я не мог понять, то ли я голоден, то ли плохо себя чувствую; причиной этого ощущения могли быть как легкие позывы к тошноте, так и эротическое возбуждение, которое постоянно присутствовало во мне и еще больше обострялось при мыслях о Парсифале, ожидавшем меня в полночь. Весь мой обед состоял из яйца всмятку и нескольких гренков. И вновь необходимо отметить, что параноидально-критический метод, безусловно, весьма эффективно воздействует через мою параноидальную желудочно-кишечную биохимию, способствуя выделению белка альбумина, необходимого для того, чтобы проклюнулись все незримые и воображаемые яйца, что я носил всю вторую половину этого дня над своей головой, — яйца, подобные тому исполненному эвклидовского совершенства яйцу, которое Пьеро делла Франческа подвесил над головой Мадонны¹¹. Яйцо это стало для меня дамокловым мечом, и лишь передаваемое на расстоянии рычание бесконечно нежного маленького льва (я имею в виду Галу) не давало ему упасть и размозжить мне череп.

В полусумраке Champagne-Room уже сверкал полуночный эротический сателлит, мой Парсифаль, мысли о котором ежесекундно понуждали меня становиться все добродетельней и добродетельней. Я поднялся в лифте, предназначенном для герцогов и миллиардеров, и, подстрекаемый чистой воды добродетельностью, ощутил необходимость спуститься в цыганский кабачок. Совершенно изнуренный, я пришел с визитом к цыганской танцовщице Чунге, которая готовилась танцевать в Гринвич-Виллидж перед испанскими эмигрантами.

И в этот момент «флеши» фотографов, которым хотелось сфотографировать меня вместе с ней, впервые в жизни показались мне невыносимо тошнотворными, и у меня возникло желание всех их проглотить, чтобы потом извергнуть через задний проход. Я попросил одного из друзей отвезти меня в гостиницу. А там, совершенно измочаленный, сохраняя под сомкнутыми веками фосфены глазуньи без глазков, я долго корчился от чудовищной рвоты, причем одновременно со рвотой меня пронесло, и, должен сказать, такого могучего и обильного поноса в жизни у меня еще не было. Это поставило меня перед дипломатической и прямо-таки буридановой проблемой¹², о которой как-то рассказывал мне Хосе Мария Серт; в его истории речь шла об одном типе, у которого невыносимо воняло изо рта, и вот однажды, когда он нестерпимо смрадно рыгнул, ему тактично заметили:

— Уж лучше бы вы так навоняли, пустив ветры.

Я лег в постель, весь в холодном поту, капли которого были подобны капелькам конденсата в реторте алхимика, и появившаяся на моих устах одна из самых редкостных и самых мудрых улыбок, какие когда-либо видела Гала, пробудила в ее взгляде безмолвный вопрос, на каковой она не могла найти ответа, быть может, впервые за всю нашу совместную жизнь. Я сказал ей:

— Я только что испытал столь двойственное и необыкновенно приятное ощущение, что способен сорвать все банки в мире и в то же время потерять состояние.

Потому что без щепетильности Галы, чистейшей, словно она тысячекратно подверглась тщательнейшей возгонке, и без ее неколебимой привычки чтить реально установленные цены я легко и без всякого надувательства мог бы безумно умножить и так уже изрядно вызолоченные результаты моего знаменитого параноидально-критического метода. Так что вот вам еще одно из проксизмально-вершинных достоинств алхимического яйца, которое, как верили в Средние века, позволяет совершать трансмутацию духа и драгоценных металлов.

Мой врач, доктор Карбальейро, который тут же примчался ко мне, объяснил, что у меня всего-навсего небольшая лихорадка, которая обыкновенно длится двадцать четыре часа. Так что завтра я смогу отправиться в Европу, где меня поджидает лихорадка, вполне достаточная, чтобы реализовать наконец свою самую тайную, самую драгоценную «кледанистскую»^5* мечту, которую, сам того не подозревая, я преследовал, проходя через все иррациональные и воображаемые события этого дня, чтобы после этого дать восторжествовать моему аскетизму и незапятнанной безраздельной верности Гале. Я отправил посыльного к моим гостям, чтобы объяснить, что не смогу к ним присоединиться, а также позвонил в Champagne-Room и распорядился, чтобы их там обслужили по-царски (с некоторыми, правда, ограничениями), так что, пока вершилось развитие моего полночного Парсифаля без глазуньи и без глазков, Гала и Дали вкушали сон праведников...

А назавтра на борту «Юнейтед Стейтс», который только еще отчаливал, направляясь в Европу, я задался вопросом, кто сегодня еще способен за один-единственный день (день, уже содержавшийся во временном пространстве экскрементального яйца моего предутреннего сна) трансмутировать в драгоценную творческую энергию бесформенное время-сырье моей бредовой материальности. Кто, озаренный одним-единственным яйцом, смог бы подвесить на свой уникальный ус всю прошлую и будущую историю марксизма? Кто смог бы найти номер 77 758 469 312, магическое число, способное сбить всю абстрактную живопись с ее возможного пути, да и вообще все современное искусство? Кому удалось бы внести мою величайшую картину «Космический сон Христофора Колумба» в стены мраморного музея за три года до того, как этот музей был построен? Кто, повторяю, смог бы за один-единственный день собрать вместе с эротическими жасминовыми цветами Галы столько белейших яиц совершенной чистоты, превосходящей своей белизной все, что было в прошлом и будет в грядущем, и перемешать их с самыми греховными мыслями Дали? Действительно, кто способен так жить и так агонизировать, так мало съесть и так много выблевать, то есть почти из ничего произвести такое изобилие? Пусть тот, кто способен на это, бросит в меня камень! Дали уже стоит на коленях, подставив камню грудь, ибо камень этот может быть только философским¹³.

А ныне от анекдота поднимемся по иерархическим ступеням к категории живительного ядра Галы, этого мягкого движителя, благодаря которому действует мой параноидально-критический метод, преобразовавший в духовное золото один из самых аммиачных и сумасшедших дней моей жизни в Нью-Йорке, и посмотрим, как действует это галарианское ядро в возвышенно анимистической сфере гомеровских пространств Порт-Льигата.

2-е

Мне приснились два малюсеньких, жалких, почти прозрачных молочных зуба, которые так поздно выпали у меня, и, проснувшись, я попросил Галу попытаться восстановить в течение дня первоначальное впечатление об этих малюсеньких зубах, подвесив на ниточках к потолку два зернышка риса. Они представляли бы собой примитивный символ лилипутского нашего начала, и я хочу, чтобы Робер Дешарн обязательно сфотографировал их.

Весь день я ничегошеньки не буду делать, поскольку именно этому занятию я привычно предаюсь все те шесть месяцев, что ежегодно провожу в Порт-Льигате. «Ничегошеньки» означает, что я без остановки пишу. Гала сидит на моих босых ногах, точь-в-точь как космическая обезьянка, или как майский дождик, или как корзинка, полная черники. Чтобы не терять времени, я спрашиваю ее, не может ли она составить для меня перечень всех «исторических яблок». И она тут же сообщает мне его, заведя на манер литании:

— Евино яблоко первородного греха, анатомическое адамово яблоко, эстетическое яблоко суда Париса, эмоциональное яблоко Вильгельма Телля, яблоко всемирного тяготения Ньютона, структуральное яблоко Сезанна...

Потом со смехом говорит:

— А больше никаких исторических яблок нет, следующим будет ядерное, которое взорвется...

— Так взорви его! — говорю я.

— В полдень взорвется.

И я ей верю, потому что все, что она ни скажет, чистая правда. В полдень коротенькая пятиметровая дорожка рядом с нашим патио оказывается удлинившейся на триста метров, потому что Гала втайне от меня прикупила соседнюю оливковую рощу, и утром известью в ней наметили белейшую тропинку. Начинается эта тропка от гранатового дерева — так что вот вам и взрывчатое яблоко граната!

После этого Гала, предугадывая мои желания, предлагает мне придумать ларец с шестью стенками из самородной меди для помещения в него картечи в виде гвоздей и других клинообразных металлических изделий. На стенках этого ларца, после того как внутри него будет произведен взрыв начиненного взрывчаткой граната, незамедлительно и апокалиптически будут выгравированы мои иллюстрации к Апокалипсису святого Иоанна Богослова^6*.

«Сердечко мое, чего тебе хочется? Сердечко мое, чего ты желаешь?» — так всегда спрашивала меня мама, заботливо склоняясь надо мной. И я, чтобы отблагодарить Галу за взрывчатое гранатовое яблоко, спрашиваю у нее теми же словами:

— Сердечко мое, чего тебе хочется? Сердечко мое, чего ты желаешь?

И она преподнесла мне новый подарок, ответив:

— Рубиновое сердце, которое бьется.

Она имела в виду знаменитое рубиновое сердце из коллекции драгоценностей Читема, демонстрировавшееся на выставках по всему миру.

Моя космическая обезьянка присела на мои босые ноги, чтобы немножко отдохнуть от своей роли Атомной Леды, которую сейчас я как раз переписываю. Пальцы моих ног ощущают теплоту, источником которой может служить только Зевс, и я выкладываю ей свой новый каприз, на мой взгляд совершенно невыполнимый:

— Снеси мне яйцо!

Она же снесла два.

Вечером в нашем патио — о, великая испанская стена Гарсии Лорки! — я, упиваясь ароматом жасмина, слушал трактат доктора Румгера, в соответствии с которым мы с Галой являемся воплощением величественного мифа Диоскуров, рожденных из одного из тех двух божественных яиц, что снесла Леда. И в этот миг, как будто разбили скорлупу нашей общей с ней двойной «обители», я вдруг осознал, что Гала уже заказала третью обитель — огромную комнату в форме сферы, с гладкими стенами, и сейчас она уже строится.

Засну я сегодня как преисполненное удовлетворения яйцо, мысленно твердя, что за сегодняшний день я, даже не прибегая к своему знаменитому параноидально-критическому методу, получил двух новых лебедей (о которых я совсем забыл упомянуть), взрывчатое яблоко граната, рубиновое сердце, которое бьется, яйцо Атомной Леды, означающее причисление нас с нею к лику богов, и все это благодаря единственно моему желанию защитить свою работу слюною страсти. Но и это не все!

В половине одиннадцатого, только-только я уснул, меня разбудили — явилась делегация мэрии моего родного города Фигераса и попросила о встрече со мной. Я уже писал, что удовлетворению, переполняющему мое яйцо, суждено достигнуть гигантского апогея. Великаны, которых Гала придумала вместе с Кристианом Диором несколько лет назад для бала во дворце Бейстеги, в этот вечер должны были материализоваться в облике меня и Галы. Дело в том, что посланцы мэра прибыли, чтобы оповестить меня о их намерении включить в мифологию Ампурдана двух великанов, которые будут участвовать в процессии, и придать им наши с Галой лица. Ну а теперь я наконец смогу крепко заснуть. И два молочных, не слишком белых зуба из предутреннего сновидения, которые мне захотелось подвесить на зыбких ниточках к потолку, на пороге ночного сна превратились в двух подлинных великанов безукоризненной белизны, поскольку было совершенно очевидно, что это Гала и я. Они шагали, уверенно ступая по дорожке Галы, высоко подняв мои картины, мои гигантские творения, а мы меж тем готовились продолжить наше паломничество в этом мире.

И если в наше время — эпоху почти что карликов — нас еще не забрасывают камнями, точно бездомных собак, и не уморили голодом лишь потому, что мы имеем безмерную наглость обладать гениальностью, то благодарить за это надо только Бога.

Примечания

*. «Мулен-де-ла-Галетт» — известное кабаре в Париже. «Мулен» — по-французски «мельница». — Примеч. перев.

**. Доктор Пьер Румгер с медицинского факультета Парижского университета также является и автором исследования «Далианская мистика в свете истории религий», которое мы помещаем в приложении.

***. Вспышка (англ.).

****. Симон и Шустер, которые издали книгу Хальсмана «Усы Дали», порекомендовали Дали воздерживаться от любых пророчеств, поскольку неопределенность с исполнением таковых способна скомпрометировать великолепие того, что им предшествовало.

5*. Кледанизм — сексуальное извращение, названное по имени Соланж де Кледа.

6*. Изданы в Париже Жозефом Форе в 1960 г.

1. Маньяни Анна (1908—1973) — итальянская актриса, снимавшаяся у В. Де Сики, Р. Росселлини, Л. Висконти, а также в Голливуде.

2. Домингин Луис Мигель (1926—1996) — прославленный испанский матадор.

3. Диоскуры (греч., миф.) — Кастор и Полидевк, близнецы, рожденные Ледой от Зевса, который овладел ею в облике лебедя, братья Елены Прекрасной. По одному из вариантов мифа, Зевс даровал им бессмертие, по другому — сделал их созвездием Близнецов, то есть утренней и вечерней звездой, так что они никогда не могут встретиться.

4. Трене Шарль (1913—2001) — французский актер, композитор и певец, автор многих популярных песен.

5. Мемлинг Ханс (ок. 1440—1494) — нидерландский живописец, представитель раннего Северного Возрождения.

6. Имеется в виду картина Дали «Сон Христофора Колумба» (1959).

7. Юрок Соломон — американский импресарио, занимавшийся организацией культурного обмена между США и СССР.

8. Лос Анхелес Виктория де (1923—2005) — испанская оперная певица, сопрано.

9. Сеговия Андрес (1893—1987) — испанский гитарист; сделал многочисленные обработки классической музыки для гитары, в 1920—1930-х годах неоднократно гастролировал в СССР.

10. Фаберже Петер Карл (1846—1920) — прославленный российский ювелир, поставщик императорского двора; после революции его фирма была национализирована и прекратила свое существование, а сам он эмигрировал из России.

11. ...подвесил над головой у Мадонны. — Дали имеет в виду последнюю (по мнению историков искусства) картину Пьеро делла Франческа «Мадонна с Младенцем» (галерея Брера, Милан), на которой над головой Мадонны на нити свисает яйцо, символизирующее, как полагают, тайну жизни.

12. Буриданова проблема — парадокс, который приписывают французскому философу-схоласту Буридану Жану (ок. 1300 — ок. 1358), — о невозможности выбора между двумя равнозначными возможностями; в соответствии с ним осел, помещенный между двумя одинаковыми охапками сена, должен умереть с голоду, так как не сможет выбрать между этими охапками. Отсюда выражение «буриданов осел».

13. Философский камень — по верованиям средневековых алхимиков, чудодейственное вещество, с помощью которого можно проводить трансмутацию металлов в золото, исцелять все болезни, возвращать молодость, обрести бессмертие.

Вам понравился сайт? Хотите сказать спасибо? Поставьте прямую активную гиперссылку в виде <a href="http://www.dali-genius.ru/">«Сальвадор Дали: XX век глазами гения»</a>.